Нагиб Махфуз - Зеркала

— Так где же мы были, герой?

— В кинотеатре «Олимпия», — прошептал я пересохшими губами.

— А что смотрели?

— Чарли Чаплина.

— Прекрасно. А почему ты такой кислый?

— Вовсе нет.

— Женщины к тебе приставали?

— Нет.

Посмотрев на меня с беспокойством, он спросил:

— Да что с тобой?

Мне было грустно и хотелось плакать, но я сказал:

— Ничего. Просто я задумался. Дора оказалась не такой красивой, как я ожидал.

— Какая Дора?

— Возлюбленная Дана.

— А кто такой Дан?

— Герой приключенческой повести из журнала «Аль-Аулад» [15] «Аль-Аулад» — детский журнал. .

— Что за ерунду ты городишь? Ну-ка, перестань кукситься! Пока ты не придешь в себя, мы не сможем появиться дома.

Откуда ему знать, чем была для меня Дора. Ведь я-то воображал, что тело ее недосягаемо прекрасно — оно будто соткано из солнечных лучей и сияния далеких звезд.

Все же наезды Ахмеда в Каир для меня были счастливым событием. Он учил меня играть в футбол, боксировать, поднимать тяжести, рассказывал смешные анекдоты. Он умел копировать походку Чаплина, петь популярные песенки, изображать деревенского старосту и ночного сторожа.

Вскоре родители Ахмеда перебрались в Каир и поселились в Абдине. Бывать у нас он стал все реже. В средней школе дела у него не ладились. Он поступил в полицейскую школу и учился там так успешно, что после выпуска получил место в Каире. Поглощенный целиком своей новой жизнью, он и вовсе перестал бывать у нас. За время его службы в Каире я видел Ахмеда только раз, да и то случайно, когда он, крадучись, наверно после любовного свидания, выходил из дворца Асам-бея.

Родители его умерли, и я уже не вспоминал о своем родственнике. Однако события, происшедшие во время второй мировой войны и после нее, заставили меня вспомнить об Ахмеде Кадри. Тогда он уже работал в политической полиции и мало походил на того Ахмеда, которого я знал. Ахмед Кадри превратился в зловещую фигуру, о нем ходили жуткие истории. Он стал одним из палачей, которые помогали деспотизму держать в узде патриотические силы. Я слушал эти истории и удивлялся: как мог веселый, озорной малый превратиться в настоящее чудовище? Как мог он измываться над молодыми борцами за свободу, пытать их, гасить сигареты об их веки, вырывать им ногти?! Круг моих друзей, людей мыслящих и патриотов, таких, как Реда Хаммада, Салем Габр и другие, резко осуждали «деятельность» Кадри. Пока нет условий для настоящей революции, по крайней мере должны быть, считали они, созданы тайные террористические организации для защиты угнетенного народа. Была предпринята попытка расправиться с Кадри, когда он выходил из клуба Мухаммеда Али. Он чудом спасся от пули одного из тех, кого называли тогда «преступными террористами».

После революции 1952 года Кадри находился под следствием, но дело ограничилось тем, что его отправили на пенсию. Долгое время я ничего о нем не слышал. Однако осенью 1967 года меня вдруг вызвали по телефону в англо-американский госпиталь. Там-то я и увидел Ахмеда Кадри, которого хватил тогда инфаркт. Я его и не узнал сразу: ему уже было за шестьдесят, и внешне он походил теперь на своего отца, когда тот доживал последние дни.

— Прости, что я тебя побеспокоил, — сказал Ахмед. — Я бормотал какие-то слова ободрения, а он продолжал: — По сути дела, у меня ведь никого, кроме тебя, нет… — И шепотом закончил: —… похоронить некому.

Я сказал, что сделаю все необходимое, а выйдя от Ахмеда, расспросил врача о его состоянии. Тот заверил меня, что опасность миновала и теперь все будет зависеть от воли самого больного к выздоровлению.

Я передал эти слова Ахмеду.

— У меня много болезней, — сказал он.

Я понял, что он имел в виду вино, женщин и карты.

— Чтобы инфаркт не повторился, ты должен избегать всяких волнений, — посоветовал ему я.

— Чему бывать — того не миновать! — пренебрежительно махнул он рукой.

Вглядываясь в его лицо, я искал в нем приметы чудовища, сеявшего вокруг себя ужас и страх в былые времена, или то, что, может быть, оставалось еще в нем от веселого, озорного подростка, — но все тщетно. По отношению к нему я испытывал лишь чувство долга. Я знал, что живет он один в маленькой квартирке в Замалеке [16] Замалек — один из аристократических кварталов Каира. , никогда не был женат и компанию водит лишь со старыми греками, завсегдатаями скачек.

— Сдается, конец мне пришел, — покачав головой, пробормотал он, — так же, как и этим…

Я сразу догадался, кого он имеет в виду. 5 июня [17] 5 июня 1967 г. — день начала израильской агрессии против Египта. еще саднило незажившей раной в наших душах. И тут же понял, какая ненависть живет в нем еще с той поры, как ему дали отставку. Я не ответил на его злобную реплику, больно задевшую мои чувства.

Как бы то ни было, его мрачное пророчество не сбылось ни по отношению к его собственной жизни, ни по отношению к революции.

Через три недели он выписался из госпиталя и явился ко мне домой, чтобы поблагодарить меня. Выглядел он довольно сносно. Пустился в воспоминания о былых временах, а меня так и подмывало задать ему вопрос о его недавнем прошлом. Наконец я решился.

— Знаешь, я не мог поверить этим историям о тебе.

Казалось, он пропустил мимо ушей мои слова, однако через некоторое время без всякой связи с предыдущим разговором промолвил:

— Случается, человек попадает под машину и гибнет…

Презрев советы врачей, он закурил.

— Кто-то ведь несет ответственность? — продолжал он. — Либо водитель, либо завод — изготовитель машины, либо сам пострадавший, но, во всяком случае, не машина… Почему во времена «Вафда» никого не пытали? Потому что правительства бывают двух сортов: одни приходят к власти при поддержке народа и обеспечивают личности ее права даже в ущерб правам государства, другие же государство навязывает народу, и они оберегают права государства, не считаясь с правами личности… Мы никого не пытали в том смысле, как понимаешь это ты. Делали свое дело, как ты заполняешь графы формуляров или пишешь отчет по требованию министра. Обычная работа, и ничего больше. Одни выполняют ее хуже, другие лучше. А если кто-то слишком усердствует или испытывает от этой работы тайное, а то и явное наслаждение, так ведь и среди вас есть такие, кто хочет старанием загладить недостатки и забыть о собственных бедах…

Во время этой тирады его взгляд задержался на фотографии, стоявшей на столике. Ахмед долго в нее всматривался.

— Кто это? Доктор Ибрагим Акль? — спросил он.

Я удивился.

— Да, это он с группой преподавателей и студентов. Разве ты его знаешь?

— Нет, но по долгу службы я следил за всем, что публиковали о нем газеты.

— При чем здесь служба?