Сергей Саканский - Когда приходит Андж

Борис Николаевич был унном. Онны, как известно, образуются путем поглощения людей внеземными созданиями, а также из-за странного, звонкого, какого-то дифтонгового звука на конце русского слова «он». Онны — они очень похожи на людей, но, как вы сами понимаете, вовсе они не люди. Онны не любят сладкого, да и пища вообще не представляет для них никакого интереса, кроме чисто номинального. В этом отношении онны, конечно, напоминают ранних христиан.

Онны и онки не испытывают оргазма, хотя, из боязни разоблачения, они вынуждены симулировать оргазм, что приводит к забавному казусу: именно они — онны и онки — слывут на Земле самыми похотливыми созданиями. Онны вообще не знают любви — они просто ищут друг друга…

Впрочем, никаких оннов не существует: Борис Стаканский выдумал их, когда, еще цепляясь за возможность пройти удобным маршрутом в литературе, сочинял фантастические пасквили, полные осторожных намеков на Подлую Власть. Впрочем, как выяснилось в процессе жизни, и никакой Подлой Власти не существует, вернее, кто бы там ни был у власти — подлец он просто по определению.

Данные «Онны», одна из бесчисленных повестей Стаканского, так и не была закончена, поэтому и в нашем романе эта тема вызывает, скорее, недоумение, чем интерес. А жаль — как заманчиво было бы представить из невозмутимой тьмы с широко расставленными руками прямо к твоему окну летящую Онку — воздух, постепенно набирая плотность, все огнистей, лиственней треплет ее волосы; пришел и ушел шум облаков, обнажив город в торжестве электричества, и вот уже губы ее и нос расплющены о стекло, словно ты не сидишь ночью дома, коченея от ужаса, один, а провожаешь поезд.

Действие происходило в Ялте, зимой. Молодой человек захотел девушку, которая торговала книгами на набережной, но она оказалась онкой, а его соперником стал никто иной как онн…

Многоточие… Повесть так и осталась незаконченной.

Б.Н. Стаканский родился в Киеве, в небольшом доме на Андреевском спуске, в том самом доме, где жил и работал великий Булгаков, известный тем, что хитроумно вел тайную переписку с сильными мира сего, телеграфически расставляя слова в своих странных романах. Или же он делал некие тонкие опыты, как лукавый демон, желая завладеть головой этого придурка, провести невидимые ночные нити к его черепу, чтобы время от времени постукивать внутри шарик о шарик, затаив дыхание в радостной усмешке, мелко-мелко двигая пальцами? Вот он получает единственный, посвященный лично ему том рукописи, тень трубки ложится на страницу (на коей солнечный день, тихо бродят дымные облака) он хмурится, перелистывает немного назад, но не может найти место, которое хотел перечитать, усмехается своей забывчивости (в усы, дорогие товарищи) листает вперед, откидывается и произносит резкое воздушное «Пэ!» — ведь он не может найти и прежнее место: перед глазами снизу-вверх медленно ползут строки, состоящие из каких-то значков, жучков, ракушек — он снова делает «Пэ!» и откидывает книгу далеко на стол, короткими руками, и Воланд охает, бросает вожжи — сорвалось! — ведь он хотел, вращая глазами исподлобья, перемешать костяные шарики в этом черепе, выложить из них новую цифровую композицию и через Голову, отныне хозяину не при надлежащую, транслировать миру свои сокровенные желания — а может быть кто-то так и сделал, маленький, тихий? Может быть, все они, писавшие для него книги — и какой-нибудь Павленко, и какой-нибудь Шолохов, весь Союз Писателей, каждый по чуть-чуть (все раскачивают головами, зажмурив глаза, окружив одинокую фигуру в высокой зале) — ввели в его Голову все это, подавая друг другу знаки чуткими ладонями?

Здесь пора переключить регистр (второй справа) поскольку речь уже зашла об очень серьезной теме, которой мы, увы, никак не можем обойти, ибо она намертво загипсована с самим временем — теме придурка, Придурка с большой буквы — здесь я употребляю это слово в терминологическом смысле.

Придурок был послан, чтобы доказать всему человечеству, что все человечество есть гавно, как в целом, так и в многообразии представителей. Впрочем, сначала надо было убедить каловые массы в том, что раб это звучит гордо, если даже не революционно — в этом смысле, Придурок был достойным последователем Предшественника. Туманно…

Стаканский сочинил роман, на страницах которого постоянно уничтожались Ленин, Сталин и другие им подобные гуси, и хотя рукописи, вопреки заявлению вышеупомянутого, не только горят, но и весьма дурно при этом пахнут, кое-что все же, чрез звуки лиры и трубы, остается, да…

В одной из книг, уцелевшей лишь потому, что после пожара третий, не правленный автором экземпляр, был на сохранении у меня, он разделался с Владимиром Ильичом Лениным вот таким замысловатым и нежным способом.

25 октября 1917 года Владимир Ильич Ленин, как известно, в гриме и парике, в серой классовой кепке (вы, наверное, помните эту поразительную фотографию, единственную, на которой видно истинное, не затуманенное канонической бородкой лицо вождя) преодолев одиннадцать верст по ночному Петрограду, ворвался в Смольный институт для благородных девиц, где и занял кабинет, на дверях которого значилось: «Классная дама», тем самым камня на камне не оставив от собственных рассуждений о роли личности в истории. Если бы он в эту ночь не дошел, если бы не ворвался (весь мокрый от дождя и пота, энергично трясущий руки соратников, скидывая швейцару грязный плащ) если бы не убедил остальных бастардов, что эксперимент надо начать немедленно, обманув пресловутый съезд…

Долгое время и Стаканский, и другие шестидесятники нечто в этом роде и соображали, и даже на эту тему пописывали… Ну а что, если — весь мокрый, энергично трясущий руки соратникам, скидывая какой-то там плащ — в институт для благородных вошел бы не Владимир Ильич Ленин, а, скажем, Борис Николаевич Ельцин, кстати, совершенно случайный тезка нашего героя?

Изменилась бы скорость света в вакууме?

Перестали бы француженки заниматься любовью?

С меньшим ли рвением персонажи нашего романа долбили свои тыквы?

В варианте Стаканского события развивались следующим образом. На углу Гороховой и Поварской товарищам почудились шаги патруля. Быстро переглянувшись, оба нырнули в подворотню, пригибаясь (будто пули уже вылетели из нарезных каналов) гулко пробежали по панели и мягко — по нежному грунту двора. Тут были старые бочки, вероятно, заготовленные на дрова, пахло тухлой рыбой и гавном, над крышей тускло поблескивал купол небольшой церквушки. Владимир Ильич Ленин указал на него ладошкой, репетируя себе памятник (особая, пикантная история которого также займет свое место в романе) затем, изобразив беззвучное «у», крест-накрест взмахнул руками, показывая, как он разрушит, в частности и вообще. И для наглядности сделал твердый, энергичный шаг назад…