Сергей Саканский - Когда приходит Андж

Буйный обвал слов, торжествующая радость грамоты, когда ты наконец понял, чем заполнишь свою жизнь, чем утешишься, утолишься — в мире зла, лжи, насилия, сам насквозь лживый и злой…

Щелбан, мазик, мазик или даже МАЗИК, который ты все-таки получаешь, если вовремя не сказал «Свояк»…

Или вот, например, Пробитая Голова…

Странный такой, волнующий образ детства… Они бегают, голося, вокруг угольной кучи и кидаются углем, входя в азарт и невинно укрупняя куски. Они разделились на два фронта: кому нравится быть красным, кому — белым, постепенно выходит, что Стаканский один кидается против всех — он давно их всех ненавидит, хотя и не полностью уверен в их существовании, вдруг слышен отчетливый сухой стук, который ни с чем не спутаешь, и какой-то парубок падает, корчась, наземь, кричит, его окружают, впиваются взглядами и видят это, вожделенное: темный сгусток крови, слипшиеся волосы — Пробитая Голова.

На северо-востоке, у Выгребной Ямы, было хорошо вечерами сидеть среди шершавых блоков ракушечника, отдающих дневное тепло. Собрав в живописной композиции младших мальчиков и девочек, Стаканский выдумывал страшные истории, захватывающие кошмары, разумеется, не признававшись в авторстве — о Целующем Цветке, о Красном Пятне, о Желтой Женщине, — все это со временем расползлось по стране, эволюционировало, влилось в жестокий детский фольклор… Поздно вечером он разводил перепуганных слушателей по домам и возвращался один, при луне или без — последние метры он двигался, умирая, по галерее собственных образов, и финальным его страхом, уже на крыльце, был страх смерти от разрыва сердца.

И еще у них была тыква…

— Сегодня мы будем долбить тыквы, — объявил Король, медленно, как и подобает Королю, оглядев их всех, каждому коротко заглянув в глаза…

Митрофан Приходько, так звали Короля в миру, был сын начальника тюрьмы — крупный сильный мальчик, всегда ходивший в сером костюмчике: серые брюки, серые пиджак и жилет, и даже маленький серый галстук. Со стороны казалось, будто среди группы детей живет взрослый, какой-то шпион из горнего мира, ожидающий неминуемого прихода своих.

Король Митрофан обладал одним странным свойством: неизвестно, кому и зачем это было нужно, но лицом Король был поразительно похож на Стаканского — так, словно лицо Стаканского бережно сняли с черепа и натянули на другую, более широкую болванку.

— Сегодня мы будем долбить тыквы…

Тыква — это однолетнее ползучее растение из семейства тыквенных. Недалеко от поселка, вверх по течению Шумки, раскинулась бескрайняя бахча, на которой произрастали как тыквы, так и другие возделываемые культуры, главным образом, из семейства тыквенных: арбузы, дыни и огурцы. По склонам балки, в которой, сильно извиваясь, протекала журчавая Шумка, росло множество диких, бешеных огурцов, также принадлежавших к семейству тыквенных.

Если ты, пораженный внезапным горем, идешь, опустив голову, вдоль берега, идешь, не разбирая дороги, петляя, корявыми ногами путаясь в ползучих огуречных плетях, а над головой августовское небо, полное метеоров, то прямо из-под ног твоих, в воздухе перевертываясь, кувыркаясь и лопаясь, во все стороны трассируют бешеные огурцы, эти омерзительные метеоры почвы, и становится от этого еще более тошно, тоскливо…

На бахче, охраняемой бдительным неусыпным сторожем с солью, они наворовали несколько зрелых, ядреных, гладкокожих тыкв. Они уселись на берегу Шумки, устроив тыквы на коленях, и, вооружившись ножами, с усердием принялись долбить.

Их было пятеро — Вовик, чьим любимым местом во дворе была Водокачка, на которой он так и проработал многие годы, пока не сгинул в лагерях за изнасилование малолетней, Павлик, которому Король, патологически любящий видоизменять окружающий мир, придумал заграничную кличку Пайл, Стаканский, который вооружившись ножом, в сущности, долбил на коленях собственное безумие, сам Король, чей образ, время от времени материализуясь, преследовал Стаканского всю жизнь, и — в длинном, монотонном, голубом — тонкими музыкальными пальцами скользящая по тыквенной мякоти — Аня Колобкова…

Первым откололся Пайл. Его жалкая, вздорная, совершенно не страшная, а скорее грустная тыква не понравилась Королю и Король прогнал его, несколько раз ударив ногой в живот. Много лет спустя Пайл пристрастился к наркотикам, он умирал, галлюцинируя, на металлической решетчатой кровати, и грустная тыква маячила перед его глазами, уводя из ада этой жизни в настоящий, конечный и более цивилизованный Ад.

Вторым потерпел неудачу тщедушный Вова. Его тыква получилась смешной, обрюзгшей, и Король прогнал его, дав ему такого пинка, что он перелетел через русло реки, тяжело свалившись на том берегу, в бешеные огурцы, мертвой хваткой сжимая свою бездарную тыкву. Он умер в лагере под Анадырем, от рака прямой кишки, которым его наградили мстительные гомосексуалисты.

Третья тыква, представленная на обозрение Королю, была тыква Стаканского, он стоял, замирая, перед сидевшим на корточках Королем, и властитель хмуро переводил взгляд со Стаканского на тыкву и обратно, как бы пытаясь отыскать общие черты.

— Тыква, — слабо пролепетал Стаканский.

— Вижу, что тыква, — мрачно констатировал Король, наливаясь кровью.

— Смерть, — подумал Стаканский, — страшная мучительная смерть с таким вот лицом, с этой циничной улыбкой рваного рта, чем-то похожая на полную луну…

— Эта тыква пойдет, — серьезно сказал Король, и Стаканский чуть было не бросился ему на шею.

То была несомненная творческая удача, как будто бы у тебя наконец приняли рукопись… Много лет прошло, и вот так же, наливаясь кровью, читали различные редакторы его сочинения, и всегда, видя их склоненные лысины, Стаканский вспоминал именно этот момент своей жизни…

Тыква Короля, гнусная, подлая, полная искривленной лжи и ненависти, обсуждению не подлежала. Также особо, вне всякой критики, почему-то прошла хмурая, похожая, скорее, на болезнь, чем на смерть, тыква Ани Колобковой.

Они остались втроем. Темнело, небо являло первые звезды, Вегу и Альтаир, они укрепили свечи внутри своих тыкв и посмотрели на них.

Это было странное зрелище: три головы — лица искажены ужасом, в сумерках почти прижаты друг к другу, молча, пристально смотрят на три головы — огненные глаза, постоянно подмигивающие от сквозняка, идущего внутри тыкв, огромные рты, в глубине своей шевелящие красноватыми языками… Нет ничего страшнее лица, искаженного ужасом, нет ничего страшнее тыквы, из бездны своего растительного мира глядящей тебе прямо в глаза.

— Мы сделали эти тыквы, — сказал, прокашлявшись, Король, — для того, чтобы пугать жителей нашего грязного, гибнущего от лжи и разврата поселка НКВД. Прошло время, и мы изменили наше мудрое решение. Данные тыквы слишком хороши, чтобы стать добычей обыкновенных людей. Отныне мы отправляем их в путешествие: пусть плывут они вдоль этой извилистой реки, пусть впадут вместе с водами ее в Днепр и далее, в Черное море, а через Босфор, Дарданеллы, Гибралтар — в океан… Пусть плывут наши тыквы сквозь время, монотонно щеками стуча, да взойдет долгожданное семя на далеких и чуждых бахчах… Свояк.