Энтони Берджесс - Человек из Назарета

Я нахожу несколько стеснительным обсуждать любовные пристрастия не только монархов, но и даже их подданных. В молодости Ирод Антипатр исчерпал все возможности нормального чувственного удовлетворения и в зрелые годы вынужден был использовать такие фантастические вариации на тему соития, какие только способно было подсказать ему его больное воображение. Иродиада, которой Филипп в свое время неожиданно подарил дочь Саломею, с такой страстью предалась удовлетворению своего властолюбия, что поначалу не поняла истинной причины их брака: главным, что влекло Антипатра к этому кровосмесительному с точки зрения Закона супружеству, была его надежда в будущем нагромоздить, так сказать, кровосмешение на крововосмешение, поскольку в своих чувственных странствиях он достиг уже той стадии, когда мог получать удовлетворение только за счет контакта с очень молодым телом (не важно, какого пола), а тело Саломеи было очень молодым. На этой стадии его анабасиса [86] Анабасис ( греч. ) — букв. «путь вверх», здесь — военная экспедиция (по названию книги древнегреческого историка Ксенофонта «Анабасис» о походе Кира Младшего против Артаксеркса Мнемона в 401 г. до н. э.). к прогрессирующей импотенции Ироду Антипатру уже не требовалось соития — достаточно было возбуждения от созерцания молодого обнаженного или полуобнаженного тела, которое постепенно и несколько замедленно разоблачается, по возможности сопровождая этот процесс зазывающими непристойными кривляньями, похотливыми взглядами, выпяченными вожделеющими губами, вздохами и жестами, имитирующими возбуждение. Это обеспечивало, по меньшей мере, прилив крови к фаллосу тетрарха, а порой, если боги, не имеющие никакого отношения к Богу Израиля, позволяли себе улыбку, даже непроизвольное семяизвержение. Как я уже сказал, я нахожу для себя очень неприличным выставлять подобные темы на обсуждение и не сомневаюсь, что они неприятны читателю. Но, как я уже говорил прежде, долг рассказчика состоит в том, чтобы представлять жизнь такой, какова она есть, и не уклоняться при этом от показа неприятных эпизодов.

Иродиада была привлекательной женщиной, но никогда она не казалась более привлекательной, чем в тот момент, когда, греховно облаченная в наряд невесты, шествовала под руку со своим мужем-тетрархом после кровосмесительной церемонии. Оба они были облачены в пышные шелковые одеяния, расшитые золотом и усыпанные мириадами переливающихся драгоценных камней. Играли флейты и трубы, глухо били барабаны, звенели медные тарелки, а служанки бросали под ноги этой омерзительной паре живые цветы. Подданные тетрарха, ослепленные блеском церемонии, толпились вокруг, и некоторые — нет, большинство из них — приветствовали новобрачных. Лишь один человек, возвышавшийся над толпой, человек с суровым и решительным взглядом, не выкрикивал приветствий. Он твердым и строгим голосом обратился к тетрарху:

— Ирод! Царь Ирод! Ирод Антипатр!

Стражники попытались оттеснить его в сторону, но человек, казалось, был полон решимости во что бы то ни стало докричаться до тетрарха.

— Это мой довольно дальний родственник, дорогая, — обратился Ирод к своей невесте. — Я слыхал, что Иоанн, сын Захарии, превратился в пророка, но никак не ожидал увидеть его здесь. Ладно, пропустите его, — велел он стражникам. — Иоанн, так ведь? Чудесный плод престарелого чрева? Я так и думал, что не ошибся. Я не одобряю одеяние, в котором ты пришел на свадьбу, но ты можешь говорить.

— Ирод Галилейский, — заговорил Иоанн, — на священных скрижалях Закона начертано, что человек не может жениться на жене своего живого брата. Царица же Иродиада…

— Жена моего брата Филиппа. Знаю, знаю. А тебе не кажется, что у меня уже в ушах гудит от всяких там стыдливых «ай-яй-яй» и прямых обвинений со стороны профессиональных святых? Скажу по секрету, Иоанн: подумай над значением слова «венец» .

Он действительно сказал это Иоанну по секрету — шепнул на ухо. И хотя его невеста не слышала того, что Ирод сказал Иоанну, лицо ее было мрачнее тучи, а драгоценности сверкали, словно молнии. Громко, чтобы все слышали, Иоанн выкрикнул:

— Человек, которого вы называете царем, грешник, и грешник мерзкий! Женщина, которую он называет своей женой, прелюбодейка и виновна в кровосмешении! Грех на всех вас, кто содействует греху!

Стражники попытались схватить Иоанна, чтобы как можно быстрее отправить его в тюрьму, но Ирод сказал:

— Интересная речь, только вряд ли она уместна в столь торжественных обстоятельствах, как сегодня. — И, обращаясь к командиру стражников, молвил: — Нет, нет, капитан, отпустите его! В день нашей свадьбы мы склонны быть милосердными.

Итак, Иоанна отпустили, и он, продолжая выкрикивать: «Грех, грех, мерзкий грех», стал протискиваться сквозь толпу зевак, которые, не желая в этот радостный праздничный день (особую пикантность ему придавал пряный запах греха, вместе с дымом факелов поднимавшийся к небу) слышать о таких скучных и малоприятных вещах, как греховность, глумились над Иоанном, осыпая его насмешками и толкая со всех сторон. Но были там и люди, которые не присоединились к всеобщему веселью и смотрели на сверкающую мерзость так же сурово, как сам Иоанн, однако из осторожности вели себя спокойно. Один из них рукой придержал Иоанна и, крепко вцепившись в него, спросил:

— Быстро отвечай: имеет ли монарх власть над своими подданными, если он находится в состоянии греха?

— Если ты хочешь втянуть меня в заговор против власти, то будешь разочарован, — ответил ему Иоанн. — Я обличаю грех там, где его вижу, и призываю грешника покаяться, не более того.

— Разве ты не тот, кто нам обещан? Не тот, кто должен изгнать чужеземцев и объединить народ под властью Бога?

— Я — не он. Я всего лишь недостойный предвестник того, кто придет. Оставь мысли о заговоре. Покайся в грехах своих. Ищи воды жизни новой. Крестись водой во имя грядущего спасителя.

— Ты и есть спаситель. Ты ловко скрываешь, кто ты есть на самом деле. Когда наступит время жатвы?

— Ты говоришь загадками. Дай мне пройти.

Нетрудно было предположить, что толпа на берегу Иордана теперь будет расти. А во дворце тетрарха, что тоже легко вообразить, супруга Ирода Антипатра провела почти всю оставшуюся часть этого свадебного дня, визгливо ругаясь и понося Крестителя:

— Измена! Я считаю это государственной изменой!

Ирод, полулежавший в большом кресле с множеством подушек — он был без обуви, рядом стоял слуга эфиоп, державший наготове поднос с засахаренными фруктами, — произнес:

— Да, моя дорогая. Мы можем называть это неким подобием государственной измены, если, конечно, под изменой будем понимать некое подобие говорения правды. Какое прелестное ожерелье, моя маленькая очаровательная Саломея! Какая прелестная шейка, кстати говоря!