Энтони Берджесс - Человек из Назарета

— Понимаю, — сказал Каиафа. — То, что называют радикальными речами.

— Именно радикальными, — подтвердил Никодим, мирянин очень преклонного возраста, всеми уважаемый. — Он проникает в сущность вещей. Лично я не против его радикальных [113] Никодим вкладывает в это понятие иной, нежели Каиафа, смысл, имея в виду, что слово «радикальный» происходит от латинского radix (корень). ( Примеч. перев. ). речей.

— Я не придавал этому слову отрицательного смысла, Никодим. Моя душа открыта. Но я должен узнать о нем больше.

— Он не признает справедливость некоторых аспектов Закона Моисея, — начал объяснять Аввакум. — Например, он берет на себя смелость осуждать развод и, таким образом, прощает прелюбодеяние. Единственный грех — так получается по его словам — это не любить. Он — апостол любви. — Аввакум улыбнулся.

Каиафа оставался серьезным.

— Я называю все это перевернутой моралью, высказался Аггей.

— Как бы ты это ни называл, у нас такое уже было. Мы слышали это от человека по имени Иоанн, которого Ирод Галилейский, поступив очень недальновидно, казнил. Мы слышали это от многих до него и еще от многих услышим. Возврат к простоте, призыв к справедливости.

— А это означает призыв против установленного порядка, — высказался Самуил.

— Ах, установленный порядок всегда может сам о себе позаботиться! — с раздражением воскликнул Каиафа.

— Но ведь мы должны рассуждать в категориях двух видов установленного порядка, не так ли? — заметил Елифаз. — Мы живем в Иудее, которая оккупирована Римом. Римляне не мешают нам отправлять нашу религию, но разве она им нравится?

— Римляне народ не религиозный, — сказал Каиафа. — Они люди чрезвычайно мирские. Но это, конечно, делает их достаточно терпимыми. Наша религия забавляет их.

— Со всем моим почтением, преподобный, — снова заговорил Аггей, — но ты, боюсь, пропустил неявный аргумент почтенного Елифаза, смысл которого в следующем. Наша религия — религия одного народа. Израиль — это народ и религия одновременно. Зелоты, которые так досаждают нам всем, черпают всю свою аргументацию в пользу освобождения Израиля из Священного Писания. Бог Израиля руководит, так сказать, всем народом Израиля. Проще говоря, римляне могли бы поощрить в Палестине и какую-то другую религию.

— Это так, — согласился Каиафа, — но не какую-то другую, а только одну — поклонение императору и богам их языческого пантеона — Юпитеру, Марсу, Венере и прочим. Это даже не вера. Это просто, можно сказать, набор удобных мифов — удобных для использования римскими поэтами.

— Если мне позволено будет высказать мысль, которую отец Аввакум не более чем подразумевает, — продолжал Аггей, — замечу, что вера, которую проповедует этот Иисус, — не вера одного народа. Есть сирийцы, есть даже римляне, которые его слушают. Он, кажется, проделал какой-то шарлатанский фокус с исцелением в одном римском доме. Чудо, как называют это легковерные. Суть в следующем: это не та религия, которая могла бы стать оружием в руках зелотов. Он проповедует не веру народа Израиля. Он постоянно подчеркивает, что вера эта для всех людей. Для всех.

— Позвольте мне дополнить, — заговорил Иона. — По его словам, императору должно принадлежать то, что император рассматривает как подать, причитающуюся ему по праву. Иисус слишком ясно выразился по этому поводу. Вера его — это вера, в которой нет того, что мы можем назвать политическим содержанием. Она не представляет для римлян никакой опасности. Скорее наоборот.

— Но из этого следует, — вклинился Елифаз, — что для нашей официально установленной религии опасность здесь очень велика.

— Странно, — сказал Каиафа. — Вы все говорите об этой вере так, словно бы это была какая-то новая вера. И все же, как я понимаю, Писание все время у него на устах. В чем же она новая, эта вера? Мы лишь тогда сможем утверждать, что она богохульна, когда сможем доказать, что она новая.

— Когда вещь становится новой ? — рассуждал Никодим. — Минуту назад мы употребили слово «радикальный». Корни нашей веры древние, а он возвращается к корням. Наша вера не совсем та, что была во времена Моисея, и все же мы не называем ее новой. Может быть, мы не называем ее новой только по одной причине — мы опасаемся, что тогда нам, возможно, придется назвать ее богохульной.

— Послушайте, — сказал Аввакум. — Этот Иисус берет Святое Писание и, так сказать, толкает его в сторону фанатической крайности. Я называю подобные действия еретическими. Для чего у нас священники? Для чего у нас существует Высший Совет, составленный из старейшин? Для того, чтобы можно было предотвратить фанатизм и чтобы образованные и разумные люди могли толковать Святое Писание так, как его следует толковать — с точки зрения возможного и вероятного.

— С точки зрения удобного, целесообразного и приемлемого, — добавил Никодим.

— Вот именно, — подытожил Аггей. — Жизнь должна продолжаться.

— Послушайте, почтенные, — снова заговорил Елифаз. — Он представляет угрозу нашей вере. Можем ли мы пойти дальше в этом деле?

— Угроза нашей вере, — рассуждал Каиафа. — Свидетельство против нашего самодовольства. Очень опасный человек. Итак, как же вы намерены с ним поступить?

— Избавиться от него, — отрезал Иона. — Разделаться с ним. Уничтожить.

— Смерть, — заметил Никодим, — слишком радикальное понятие.

— Итак, — продолжал Елифаз, — все это без преувеличения дело жизни и смерти официально принятой религии. Если сие учение получит широкое распространение — не забывайте, что оно укрепляется с помощью надувательств, которые люди готовы тут же называть чудесами, — то римляне будут только рады признать его в качестве главной религии провинции.

— А может ли оно когда-либо стать главной религией провинции? — спросил Каиафа.

— Это религия для бедняков, больных, порабощенных, — ответил Аввакум. — Разве этого недостаточно? Зелоты ненавидят это учение, но зелоты — крикливое меньшинство. Кроме того, скоро они будут подавлены, все они. Я думаю, если такая возможность представится, оккупационные власти запретят нашу истинную веру как подрывную и антиримскую. Он — хотя я с содроганием говорю об этом — должен умереть. Задумаемся — есть ли у нас выбор? Сделать так, чтобы он проповедовал в изгнании? Посадить его в тюрьму? Все подходы к тюрьме заполонят его последователи, как это было в случае с Иоанном. Больше бунтов, больше войск — и в конечном итоге полное порабощение Иудеи римлянами.

— Вам, любому из вас, очень мало известно об истинном мотиве, который пробивается на поверхность нашего разговора, — уныло произнес Каиафа. — «Требуется, чтобы один человек погиб за народ» [114] Ср.: «И не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб». Иоан., 11, 50. . Известно вам это выражение? Вижу, что неизвестно. Такое случается раз в тысячу лет — когда приходит человек, которому суждено стать искупительной жертвой. Праведный, невинный, как агнец. Человек, который может принять на себя грехи народа. Добродетельный, как ангел, но отягощенный грехами народа. Жертва ради народа. Понимаете меня?