Надежда Щепкина - Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой.

— Екатерина отравилась после того, как ей отказали в аборте. Ее чудом удалось спасти. Но она твердит, что ты сказал, будто если родится ребенок, ты покончишь с собой. Сейчас она обвиняет врачей в том, что ее насильно вернули к жизни и готова к повторному суициду.

— Бедная девочка! Нельзя же так буквально принимать мои слова. Да, мне пришлось припугнуть ее после того, как она отказалась делать аборт. Я люблю твою сестру, Сергей, так люблю, как никогда не любил раньше и вряд ли полюблю впредь. Но сейчас у нас такая ситуация, что мы не можем иметь ребенка. Где она сейчас? Я немедленно пойду и разъясню ей все недоразумения, и у нас снова будет все хорошо.

— Никуда ты не пойдешь: я тебя не пущу. Больше того, если ты попытаешься подойти к Кате, я размозжу твою поганую голову о тротуар. Ты сейчас здесь, немедленно должен сказать, что у тебя нет возражений против рождения ребенка.

— Ну что поделать, раз уж так вышло, — возразил Кирилл после некоторых колебаний. — Но я прошу, чтобы она не называла меня отцом ребенка.

— В гробу она видела такого папашу! Пошел вон, мразь, чтобы я больше тебя не видел. Впредь если увидишь меня, переходи скорей на другую сторону улицы, я ведь всего лишь человек, могу не сдержаться и зашибить тебя до смерти.

Сергей опрометью бросился назад в госпиталь.

Катя лежала неподвижно лицом к стене. На столике стоял нетронутый обед.

— Катя! Я только что говорил с Кириллом.

Плечи сестры вздрогнули. Она повернулась и в глазах ее промелькнула искра интереса.

— У него нет никаких возражений против рождения ребенка. Он только не хочет, что бы ты называла его отцом малыша. Ты отказывалась делать аборт, и он просто припугнул тебя, вовсе не рассчитывая, что ты всерьез примешь его угрозу.

Лицо Кати выразило недоумение, но затем оно стало медленно преображаться. Глядя на него, Сергей вспомнил, как когда-то, они, дети, вместе с родителями наблюдали восход солнца на Ай-Петри... Переночевав в маленькой гостинице, они были разбужены проводником еще до рассвета. В серой полутьме они пробирались по каменной тропе к краю обрыва на вершине. Ледяной ветер рвал одежду, пробирая до костей. Вдруг серая плоская завеса была разорвана ярким лучом, который брызнул на горизонте и загорелся на вершине главного зубца Ай-Петри. Мгновение, и загорелись оба младших брата. Потом волна света хлынула и медленно стала заливать вершину склона, и растеклась по парку далеко вниз, золотые купола и шпили корпусов санаториев. И вот оно, светило выплыло из волн морских, умытое и яркое, огромное, красное, каким никогда не бывает среди дня и, как в «Синей Птице» Метерлинка поворотом перстня превратило серую пелену моря в ликующее многоцветье.

Вот и в лице Катюши чуть вздрогнули синие плотно сжатые губы, они запульсировали и приоткрылись. Краска вспыхнула на ее щеках, широко раскрытые глаза радостно засверкали.

— Значит можно жить? Значит, можно родить моего малыша? И ножки моего маленького смогут топать по дорожке? И ручки могут рвать цветочки? — из сияющих счастливых глаз Кати текли невольные слезы.

— Вот и славно, — улыбнулся Сергей. — Давай-ка мы теперь подкормим твоего маленького. А то ты его совсем голодом заморила. А я побегу домой: нам с Николаем надо сделать ремонт в квартире, пока ты тут в больнице, с тем, чтобы мы принесли ребенка в чистое жилье.

Вскоре после ухода Сергея на очередное дежурство явилась Амалия Карловна с огромным букетом цветов и корзиной дефицитнейших фруктов. Она сразу отметила изменения в своей подопечной и бросила ей с лукавой усмешкой:

— Смотри, Катюша, как тебя твои ухажеры балуют!

Она никак не ждала реакции, которая последовала: лицо больной перекосилось от боли, и она процедила сквозь зубы, задыхаясь:

— Отдайте, отдайте немедленно все этому человеку и никогда — слышите, никогда не берите у него ничего.

Катя разразилась бурными, неудержимыми рыданиями.

Перепуганная Амалия Карловна пыталась ее успокоить:

— Не плачь, деточка, я сейчас выброшу все этому рыжему, и скажу, чтобы он не смел здесь появляться.

Слезы высохли у Кати.

— Постойте, Амалия Карловна! Вы говорите — рыжему?

— Да вон он под окном стоит.

— Отбой, Амалия Карловна, у рыжего мы все возьмем и записочку благодарственную ему чёркнем. — И она нацарапала карандашом, с трудом сжимая его в еще неверных пальцах: «Благодарю! Как вовремя, как кстати! Целую вас мысленно, а материнский поцелуй в рыжую щетинку за мной по выздоровлении. Е. М.»

Амалия Карловна открыла форточку и бросила ему записочку. Через полчаса Амалия Карловна выглянула в окно удостовериться, идет ли дождь. Дождь шел, и под дождем все там же стоял Николай, прижимая к груди драгоценную записку.

Дома Сергей получил записку: следователь Тарасов просил явиться незамедлительно.

— С этим я, пожалуй, повременю. Важнее встретиться с Олей. После того, как я не явился на назначенное свидание, она Бог весть, что обо мне подумает.

Постояв некоторое время у здания капеллы, Сергей дождался окончания спевки. Наконец, он увидел княжну в сопровождении все того же высокого брюнета. Оба шли, увлеченно что-то обсуждая. Наконец, она подняла глаза и увидела Сергея.

Что-то дрогнуло и исчезло в ее лице, принявшем вдруг холодное и даже надменное выражение.

— Ох, чувствую, достанется мне сейчас на орехи! — с тревогой подумал Сергей.

Ольга церемонно поклонилась ему и прошла мимо, не останавливаясь. Знал бы Сергей, что творилось в душе у бедной девушки! Она считала, что безвозвратно потеряла его — и вдруг о, чудо! Он снова здесь, значит не все потеряно, значит все возможно!

Сергей, видя, что Ольга уходит, бросился ей наперерез и, обратившись к ее спутнику, попросил разрешения сказать его даме пару слов наедине. Тот пожал плечами, обронив:

— Надеюсь, Вы не будете слишком назойливы, — и отошел в сторону.

— Оля, ты не должна на меня сердиться. У меня большое горе: Катя была смертельно больна. Только сегодня смертельная опасность миновала, и я сразу помчался к тебе.

— А я и не сержусь. Мне все равно. Впрочем, рада, что Екатерина Дмитриевна поправляется. Передай ей мой привет, — сказала она и двинулась к ожидавшему ее брюнету.

— Оля! — не унимался он. — Я приглашаю тебя на очень значительное событие в художественной среде. Я получил приглашение на двух персон посетить вернисаж, где будут выставлены картины Серова, Петрова-Водкина, Бродского и многих других современных художников. Но главное — будет выставлено неоконченное полотно Крамского «Хохот», а также несколько последних, ранее не экспонировавшихся работ Врубеля. Ожидается много гостей из Москвы — журналистов, художников, дипломатов. Это событие нельзя пропустить. Я буду ждать тебя завтра в двенадцать часов у ворот курдонера Михайловского дворца.