Пэт Конрой - Обрученные с Югом

— Ребенком не понимаешь, счастлив ты или нет, — сказал Найлз. — Мы со Старлой жили своей детской жизнью, но прекрасно знали, что нас любят, балуют, о нас заботятся. Мама твердо решила, что мы получим образование, первые в семье. Ужасным горем было потерять ее, мы долгие годы не могли оправиться от этого. Так бывает, когда ты счастлив, но какая-то злая сила вдруг отнимает у тебя все.

В очередной раз из города приехал отец. Найлз не знает его имени, потому что они со Старлой звали его папой, а мать — «любимым», «дорогим» и тому подобными словами. Отец привез бумаги, составленные адвокатом, о том, что он подает на развод. Он хотел, чтобы Брайт поставила в этих бумагах крест, тогда он сможет жениться на другой женщине. Брайт пришла в бешенство, побежала к матери, схватила отцовское ружье из шкафа и вернулась обратно. Тут она увидела спину своего мужа — он улепетывал со всех ног, а за ним гналась свора собак, которые несли охранную службу, предупреждая о появлении чужих на дороге. Мать побоялась задеть собак и разрядила ружье в ручей, просто чтобы попугать сукина сына — пусть как следует подумает, прежде чем сунуться к ней второй раз. Брайт затаила обиду, Найлз это прекрасно чувствовал сердцем, хотя Брайт ни разу не сказала дурного слова об отце. В их семье такое не было принято.

Через несколько месяцев отец умер в Эшвилле. Приходскому священнику позвонили из Эшвилла, он сел в машину и отправился к Уайтхедам сообщить плохую новость. Мать зарыдала, и преподобный Грабб предложил отвезти семью на похороны, его предложение было с благодарностью принято.

— В самой лучшей воскресной одежде мы стояли на дороге в Эшвилл и ждали, когда священник заберет нас, — рассказывал Найлз.

Из родственников их сопровождала только бабушка, дядья придерживались мнения, что этот человек менее достоин их присутствия на похоронах, чем сука, больная чесоткой. Дорога в Эшвилл состоит из крутых поворотов, и Старлу с Найлзом тошнило.

— Моей маме, на ее деревенский вкус, церковь в Эшвилле показалась чересчур нарядной. Мать никогда не сталкивалась с пресвитерианами. [122] Пресвитериане — религиозная конфессия, возникшая в Шотландии в XVI веке; отвергает епископат; во главе церкви стоит синод из равноправных пасторов и пресвитеров. Волнуясь, они с бабушкой нарисовали в книге посетителей неровные кресты и прошли вперед, чтобы посмотреть на тело.

Рассказывать дальше Найлзу было очень тяжело. Он придвинулся поближе к огню и только затем продолжил.

Мама принялась голосить и оплакивать покойника на старинный манер — уж точно не так, как было принято у эшвиллских пресвитериан. Люди смотрели на семейство Найлза словно на инопланетян. Когда мать принялась целовать мертвое лицо мужа, к ней подошла женщина и строго спросила, что такое она вытворяет. Брайт повернулась к ней и закричала на всю церковь:

— Оплакиваю мужа, отца двух моих детей. Вы не против, городская леди?

Найлз оценил угрозу, которой было чревато поведение матери, увидев преподобного Грабба — тот с ужасом в глазах совещался со служителем. Преподобный Грабб хотел подойти к матери, но его опередила другая женщина, она сказала:

— Я венчалась с этим мужчиной в этой церкви восемнадцать лет назад. Там в первом ряду стоят трое наших сыновей. Мы требуем, чтобы вы покинули этот храм. Вам тут не место.

— Преподобный Клайд Грабб обвенчал меня с покойным перед Богом, в присутствии всех моих родственников шесть лет тому назад, когда я носила сына, Найлза, — ответила Брайт. — А вот и наша дочь Старла. И вы еще будете говорить, что мне тут не место? Я его самая что ни на есть законная жена перед Богом и людьми.

Тут эшвиллская миссис Уайтхед сделала большую ошибку, обратившись к старшему привратнику:

— Вышвырните ее отсюда. Только без шума.

Хоть Эшвилл и находится в горах, но горожане давно забыли, каков нрав у горных жителей. В горах гордость произрастает так же обильно, как лавр, эту истину Миссис Аристократка из Эшвилла усвоила даже слишком глубоко, когда взбешенная мать Найлза выхватила из-за пояса охотничий нож и вонзила его в спину отвернувшейся соперницы. Рана была глубокой, но не смертельной. Найлз обреченно смотрел, как двое привратников скручивают его мать. Вскоре один из них оказался на полу, из плеча у него торчал охотничий нож бабушки. В благопристойной церкви начался бедлам.

— Маму мы больше никогда не видели. И бабушку тоже. В тот день начались наши скитания по приютам. Мы со Старлой верили: мама с бабушкой разыщут нас. Нам сказали, что их обеих посадили в тюрьму. Но мы твердо знали, что, когда их выпустят, они не успокоятся, пока не найдут нас. Эта вера поддерживала нас много лет. Только эта вера, и больше ничего, — закончил Найлз.

— А я до сих пор в это верю, — сказала Старла. — Они по-прежнему нужны мне.

— Завтра я покажу тебе их могилы, — ответил Найлз. — Там, на холме. На семейном участке кладбища.

Вопль, который разнесся по дому, мог вырваться только у человека, рожденного в горах. В нем была бездна не выразимого словами горя, и оно сокрушило Старлу, как ураган. Мы кинулись наперебой успокаивать ее, но есть раны, которые не излечиваются, и есть боль, которая не утихает с годами. В тот вечер Фрейзер обняла Найлза и больше его не отпустила.

Утром перед объездом мы побывали на кладбище и помолились над могилами двух женщин, которые выросли в моих глазах до таких масштабов, что мне казалось, будто я пришел в святилище богинь.

После этого мы заехали в ресторан на озере Люр, и я сказал всем, чтобы заказывали, кто что хочет. Из ресторана я позвонил родителям и сообщил им хорошую новость: мы возвращаемся в Чарлстон, и Найлз с нами. Мать заверила меня, что ни в приюте, ни в школе, ни в полиции у Найлза не будет никаких неприятностей. За побег его не накажут. Чэда Ратлиджа она исключила из школы на неделю и едва не подралась в своем кабинете с его родителями. Напоследок мать с отцом пожелали нам «гладкой дороги и удачи», они сказали: «Ты молодец, сынок». Я купался в родительской любви, даже голова кружилась. Как ни верти, а с родителями мне повезло, таких нет ни у кого из моих друзей.

С глазу на глаз Найлз рассказал мне то, о чем умолчал при всех. Его мама вышла из тюрьмы и после бесплодных попыток разыскать детей повесилась на дереве недалеко от дома, где мы провели ночь. После похорон дочери бабушка пришла на ее могилу и пустила пулю себе в висок. Найлз не хотел говорить об этом при Старле, боялся, что она не выдержит. Я согласился, что он прав, и ничего не рассказал ей об ужасном конце матери и бабушки даже после того, как мы поженились и начали нашу мучительную совместную жизнь.

Меня до сих пор терзают сомнения, правильно ли я поступил, скрыв от Старлы правду о смерти ее матери, — учитывая то, что случилось потом с ней самой.