Пэт Конрой - Обрученные с Югом

Интересно, успели мы со Старлой к тому моменту, когда нас сфотографировали, уже обменяться нежными словами? Словами, которые в конце концов и привели нас к алтарю Саммералльской церкви, где в день, когда я окончил Цитадель, монсеньор Макс совершил над нами священное таинство венчания. Айк и Бетти венчались следом за нами в той же церкви в тот же день. Шеба с Тревором прилетели на наши свадьбы из Калифорнии, и Шеба была подружкой невесты у Старлы. Найлз и Фрейзер поженились в церкви Святого Михаила в следующую субботу, а Чэд с Молли — еще через неделю. Тем летом мы праздновали долго и бурно.

Но я возвращаюсь к стершемуся из памяти апрелю 1970 года, к забытому маю. Я беру еще одну фотографию и улыбаюсь, вспоминая, как мой отец делал ее. Мы в лепешку разбились, осуществляя его замысел. Но отец был неумолим и требовал, чтобы мы подчинились его указаниям. В результате получился уникальный, бесценный снимок. Отец настоял на том, чтобы мы залезли на магнолии, которые, как стражи, возвышались у крыльца нашего дома, осыпанные белоснежными цветами, и наполняли благоуханием воздух на сотни ярдов вокруг. После репетиции, в шляпах и костюмах, чертыхаясь, мы карабкались на деревья. Девочки штурмовали левое дерево, мальчики правое. Отец потребовал, чтобы каждый из нас нашел самый красивый, по его мнению, цветок, сорвал, не упав с дерева, зажал между зубами и только тогда посмотрел в объектив. На все это ушло не менее пятнадцати минут, зато лица у нас удивительные — ошалелые и сияющие, испуганные и счастливые. Этот снимок является точным отпечатком того потрясающего, волшебного времени. Люди хохочут, когда видят его. А мы испытываем благодарность Джасперу Кингу за его причудливый юмор, за то, что у него родилась эта идея и достало терпения довести ее до конца.

Джозеф Райли-младший, энергичный, подающий большие надежды политик, произнес на вечере пламенную речь, которая наэлектризовала весь выпускной класс, зажгла в нас желание немедленно переделать мир. Молли пригласила в загородный дом своей бабушки на остров Салливан всех выпускников без разбора, черных и белых, богатых и бедных. Она пригласила и учителей, тоже как белых, так и черных. Моя мать сказала Хьюджерам, что поступок Молли — самый яркий, самый смелый поступок, с которым она сталкивалась в своей педагогической практике. Поступок настоящего лидера. Эти слова напугали Хьюджеров, Молли вежливо поклонилась матери, а в синих глазах Чэда промелькнула тень. Но подробностей того вечера я не помню. Помню, что мы плавали в теплом заливе и вода приливала быстро, была соленой и ласковой. Мне нравилось чувствовать губы Старлы на своих губах, и вечеринка длилась до утра. Я уехал с восходом солнца, опоздав на развозку газет.

Когда я появился, Юджин Хаверфорд набросился на меня с выговором. Но потом сменил гнев на милость и вручил мне по случаю окончания школы подарок, завернутый в старый номер «Ньюс энд курьер». Я развернул газету — и увидел электрическую пишущую машинку «Оливетти», которая стоила целое состояние.

— Я знаю, что ты хочешь стать журналистом, — сказал Юджин. — Будет здорово, если ты придешь в нашу газету. Будешь кропать статейки, а я буду заниматься доставкой твоей писанины.

До сих пор я печатаю свою колонку на этой машинке.

Днем целая толпа выпускников собралась на вокзале, чтобы проводить Шебу и Тревора По в вожделенный штат Калифорния. Шеба намеревалась покорить юг Калифорнии, Тревор решил удовольствоваться северной частью. Их мать, Евангелина, была на вокзале. Думаю, что и мои родители тоже. Помню, как загудела толпа, когда близнецы послали нам воздушный поцелуй и поезд тронулся, увозя их в сторону Атланты, но картинка теряет четкость, расплывается у меня перед глазами.

Вместо этого в памяти снова всплывает развозка газет. Я кручу педали в предрассветной темноте, с неба светят звезды, да за заборами таинственно мерцают сады. Я кручу педали, в темноте улицы кажутся призрачными, напоминают соты улья, и вот солнце восходит над порозовевшим, стройным городом как раз в тот момент, когда я, проехав по Чёрч-стрит, через Ист-Бэй сворачиваю на Митинг-стрит. Я мог бы проделать этот маршрут хоть с закрытыми глазами, хоть во сне, и готов ездить по нему вечно.

Избавившись от последней газеты, я поехал по Брод-стрит в церковь, чтобы присутствовать вместе с родителями на утренней мессе. Я опоздал на несколько минут. Увидев, что в распоряжении монсеньора Макса имеется полный комплект алтарных служек, я проскользнул в первый ряд и сел рядом с матерью. И только тут заметил, что отца нет на обычном месте.

— А где отец? — спросил я у матери.

— Он себя неважно чувствует сегодня, — ответила она.

И только когда закончилось чтение Евангелия, меня пронзило необъяснимое чувство ужаса. Я вскочил с места и пулей вылетел по центральному нефу на улицу. Прыгнув на велосипед, я как сумасшедший помчался к дому. Позже соседи рассказали мне, что я открывал входную дверь, отчаянно крича. Я ворвался в спальню родителей и обнаружил отца на полу, он лежал ничком. Я перевернул его. Тело уже окоченело, но я все равно пытался оживить отца, делал искусственное дыхание, массировал сердце. Когда я дышал рот в рот, зажав ему ноздри, было такое ощущение, будто надуваешь порванный бумажный пакет. Воздух не возвращался назад из его легких, а исчезал где-то в темной глубине, которая и есть смерть. Потом я вдруг оказался в руках нашей соседки. Пока Евангелина По вызывала «скорую помощь», я все сидел на полу и пытался сообразить, как же мне дальше жить.

Когда монсеньор Макс закончил читать прощальные молитвы в пятницу вечером, я подошел к открытому гробу, поцеловал отца в обе щеки и мысленно поблагодарил его за все, что он сделал для меня, за то, что любил меня даже тогда, когда я сам себя ненавидел. Я снял с его пальца перстень с печаткой Цитадели и положил в карман пиджака.

— Почему ты не надел его? — заметив это, спросила мать.

— Еще не заслужил. Когда заслужу, буду носить до конца жизни.

Сейчас я печатаю эти слова на пишущей машинке «Оливетти», и у меня перед глазами перстень отца.

Множество горожан пришло на отцовские похороны. Половина городских врачей и медсестер учились в старших классах у него. Монсеньор Макс, стоя во всем своем великолепии, начал прощание словами:

— Джаспер Кинг был лучшим из людей, которых я встречал на земле. Джаспер Кинг будет лучшим из людей, которых я встречу на Небесах.

При огромном стечении народа отца предали земле во дворе церкви Святой Марии, рядом с его сыном Стивом. Когда мать увидела на могильной плите имя старшего сына, я испугался, что она потеряет сознание, и сообразил, что она ни разу не была на его могиле. Я бывал тут многократно, и каждый раз мое сердце готово было разорваться.