Анна Козлова - Открытие удочки

Разумеется, наивная вера мамы в то, что на Оке, в глуши, я буду обречена на трехмесячное целомудрие, каждый вечер подвергалась моим насмешкам, и я блядовала там точно так же, как дома, потому как уже тогда не мыслила для себя иного времяпрепровождения. Я ходила на жуткую провинциальную дискотеку в клуб «Мирный», которая всегда заканчивалась пьяным побоищем, и кому-нибудь обязательно пробивали башку обломком кирпича (эти кирпичи, как будто специально, горой лежали у входа). Катя всегда просилась пойти со мной, но я твердо отказывала ей в течение двух недель, понимая, что в «Мирном» ей делать совершенно нечего.

Правда, в тот день я хорошенько напилась и поддалась ее уговорам. Она была бледной и нервной от счастья, пока я, хихикая, малевала ей лицо дешевой польской косметикой и забивала носы своих туфель газетами, так как они были ей велики. Мы отправились на дискотеку, и оказалось, что зал полон солдат из близлежащей части, получивших накануне суточное увольнение. Они дымили и, подходя к девушкам, выпрашивали у них деньги на водку.

Какое-то время мы потанцевали среди солдат, но потом они, как это всегда бывает в таких случаях, начали драться. Катя чуть не упала в обморок от страха и, вырвав у меня свою тощую ручку, бросилась к выходу. Я побежала за ней, и это было неправильно, потому что за десять минут до этого я целовалась со старшим сержантом, и он, видимо полагая, что я намереваюсь его продинамить, бросился в погоню за нами.

Катя бежала в направлении леса, и мне, к счастью, удалось догнать ее — мы забрались в непролазную чащу и, трясясь, сидели под кустом, пока старший сержант рыскал в отдалении и звал меня. Где-то через час ему это надоело и он ушел с проклятиями. Конечно, это было нам на руку, но не слишком здорово было то, что уже наступила ночь, мы не знали, где, собственно, находимся и как оттуда выбираться. Катя была в истерике, и я поняла, что она может просто помутиться своим слабеньким, недокормленным рассудком, если я не выведу ее из этого сраного леса и не приведу домой.

Она плакала, пока я таскала ее по мягким папоротникам, она говорила, что лучше остаться здесь и дождаться утра, но тут перед нами, как сон, возникла сравнительно широкая, утоптанная тропинка, которая, как я рассудила, куда-нибудь да выведет. Мы приободрились и не спеша пошли, и прошли уже довольно приличное расстояние, когда вдруг кто-то положил руку мне на плечо и шепнул: «Люба, я долго ждал тебя».

Я в ужасе метнулась в сторону и практически протрезвела, но тот человек — если это был человек, — который позвал меня, сжал мою руку с такой силой, что я закричала.

— Что вам нужно? — задыхаясь, спросила я.

— Я хочу, чтобы ты осталась со мной, Люба, — ответил он.

В темноте я не могла различить его лица и видела только сотрясаемые горячим ветром ветки, бушующие папоротники и вертящиеся кусты черники, из которых вырастал его черный силуэт. Мне стало ясно, что этот человек не настроен шутить, и я сказала:

— Я пойду с вами и делайте со мной что хотите, но пусть девочка уйдет и вы не будете ее трогать.

Он засмеялся и спросил:

— Что с тобой, Люба, у тебя, что, проснулась душа?

— Пусть она идет, — повторила я.

— Хорошо, — сказал он. — Она ведь ни в чем не виновата — это все твоя вина.

Я уговорила Катю уйти и ждать меня дома. После того как она скрылась за деревьями, он повел меня через лес и не сказал ни слова за всю дорогу. Не помню, сколько мы шли, но казалось, что вечность, — я думала, что иду с ним, чьего лица я даже не видела, через пустынную ночь мироздания, и мимо нас проходят поколения людей, сменяющиеся новыми с бешеной скоростью поломанного калейдоскопа, и ничего не меняется в этой непреодолимой, жаркой тьме, и люди живут так же, как жили их предки, и души их остаются черными и солеными от слез. Мне казалось, что время испаряется из моей плоти и, вернувшись домой (у меня, правда, не было уверенности в том, что я вернусь туда), я найду лишь могилы с крестами, в которых живут муравьи.

Он привел меня в какой-то дом, втолкнул внутрь, и я надеялась, что он все же включит свет или зажжет свечу, но он не сделал этого. Я очутилась в огромной пустой комнате с заколоченными окнами, на краю ночи, в детской тоске, и он приказал мне сесть на пол, а потом сел напротив меня.

— Люба, — сказал он, — в своей жизни ты совершила только один правильный поступок, но слишком поздно. Я хочу дать тебе шанс. Расскажи мне о себе, о том, чем ты занималась на протяжении всех тех лет, промелькнувших, как младенческое воспоминание, до нашей сегодняшней встречи, и, если ты найдешь себе оправдание, я отпущу тебя.

— Я не верю, — ответила я.

— Люба, у тебя нет выбора, верить или не верить мне, — сказал он с усмешкой. — В твоих же интересах оттянуть момент собственной мучительной смерти.

После этих слов он протянул мне бутылочку, в которую было налито что-то, по вкусу напоминавшее сливовый сок, и я выпила ее целиком. От этого напитка страшный человек, без обиняков сказавший, что собирается убить меня до рассвета, вдруг показался мне самым родным и близким существом, тем, кто поймет и выслушает, кто любит меня безмерно.

— Что я могу сказать о себе? — начала я. — Вся моя чертова жизнь кажется мне сейчас безнадежной попыткой заткнуть рот собственной душе, вытравить ее из грязного тела паршивой выпивкой и спринцовкой с борной кислотой, которую я загоняла в себя после шокирующего воображение секса со всевозможными и одинаково низменными людьми. Мне нравился один парень, но я от него ушла, потому что он спал с моей единственной подругой, я хотела родить ребенка, но врач назначил аборт, обнаружив у меня сифилис, я никого не уважала и презирала Божий мир, искренне полагая, что он кошмарен, хотя кошмарна была я. Я читала книги и в мыслях издевалась над тем, что их герои способны испытывать какие-то чувства, кроме голода, похоти и страха, я ненавидела свою мать за то, что она мешала мне предаваться пороку и пыталась отвратить меня от него. Я трахалась со всеми подряд и не испытывала от этого ни малейшего удовольствия — побыв с мужчиной, я уходила в ванную и занималась там мастурбацией. Я мечтала встретить кого-нибудь, кто бы нашел в себе силы простить меня и полюбить, но мне попадались лишь растленные гниды, нуждавшиеся в компаньоне для похабства, в котором они видели цель и смысл своей жизни. Я не работала ни дня и без стеснения забирала деньги у своей нищей матери, я начинала пить с утра и уже не могу припомнить дня, который я бы встретила трезвой, и если сегодня я попросила тебя отпустить эту несчастную, дебильную девочку, то только потому, что испытывала к ней жалость, а не любовь, ибо никогда никого не любила. Вряд ли я изменюсь, — закончила я, — так как для этого мне нужно родиться вновь и иметь совершенно другую голову, а тот путь, на который я встала в этой сраной жизни однозначно исключает для меня возможность стать другой. Я не буду жить с мужчиной, потому что мне это неинтересно, я не смогу хранить ему верность, так как узрела истинную сущность людей, я не хочу растить ребенка, ибо знаю, что единственным чувством, которое он в конечном счете начнет испытывать ко мне, будет ненависть.