Владимир Ионов - …А родись счастливой

— А у вас, чего, навалом этого «мусора»? — уловил наконец-то Игорь суть предложения.

— Так.

— Ладно. И чего надо делать?

— Надо делать контракт. Когда, сколько и какой взаимный интерес.

— Ну, понял. Давай для начала пришли своего «мусора» штук… э… на пять хотя бы, — подрастерялся Игорь. — Мне же надо сначала организовать всё, найти покупателя.

— Пять штук — это мышка играла. Интерес есть — прислать пять контейнеров.

— С дуба рухнул?.. «Мышка играла»… У нас говорят «мышиная возня». А ты предлагаешь целые крысиные бега!.. Слушай, пойдём куда-нибудь за столик! Меня уже ноги не держат. Я всё понял. Приеду, организую, сообщу. Я там швейник хотел открыть. Теперь всё менять будем? Думаешь, игра стоит свеч?

— Так! Личный компьютер стоит свечек! У нас это был большой интерес. Теперь большой интерес на магнитофон для кино. У тебя рубли есть? Можно продать. Я имею один здесь.

— Сколько надо «рубли»? И на кой он мне хрен?

— Будешь смотреть дома кино.

— Я телевизор-то дома уже не включаю. Слушай, пойдём жрать! — Игорь развернул Анжея в сторону «Берёзки». — Там я, вроде, какую-то столовку видел.

На сей раз продавцы и менялы не бросились к ним, и Анжей сам подозвал молодого, юркого парня с дипломатом. Тот встал боком к ним, так, чтобы видеть и выход из магазина, сказал тихо:

— «Смаковницы» осталась последняя кассета. Есть ещё «Секс плей», Гонконг. Весёлая штучка. Этой три кассеты.

— Надо по одной. Так?

…Домой Игорь возвращался нагруженным огромной плоской коробкой и полуопустевшим дипломатом. Вывалить за эту тяжесть и две цветастых коробочки пятнадцать «штук» — охренеть надо! С чем остался? Швейник сдох, не родившись. А где взять деньги на «мусор» для «комплексция»? Анжей — сволочь, вечно ему — то купить, то продать, а я — мозгуй? Пять контейнеров!.. Это батин парк перерыть — и то не выкупишь. И осталось ли там чего? Этот кабан там наверно всё уже изрыл рылом… Просить у Старца кредит? Под зарплату инструктора? Под «очко»? Кого у нас раздевать? А лихо братва с запонками придумали. Но это же надо схемы знать и где-то брать «мусор» под них… Включить Шалова? У них там со схемами возятся. И должен быть какой-то источник ультрафиолета… Ладно. Будем мозговать… Но завтра. А сейчас — спать!

Он попробовал пристроить большую коробку между столиком и своей полкой. Не лезла, собака, сколько ни возился!

— Да вон туда её! — Сосед по купе, внешне родной брат Стёпы, батиного шофёра, такой же кабан только помелче, показал на полку над дверью в купе. — Не корячься, давай помогу.

— Только не стукни, гляди! Там приборы… — попросил Игорь и стал пристраивать под столик дипломат.

Сосед сдвинул свёрнутые рулоном лишние матрацы, легко сунул коробку на свою сторону полки.

— Э! Так не пойдёт! Давай наоборот, — потребовал Игорь. — Чтобы я утром снял, не беспокоя тебя.

— Ну, так пусти тогда! Убери ноги! — недовольно проворчал сосед. — Или сам теперь двигай.

— Ладно. Извини. Давай спать. А то вторую ночь мотаюсь. Выключай свет… Да не весь! Ночник оставь.

Сосед передёрнул тумблеры. Купе осветилось слабой синевой верхнего ночника.

«А вот и ультрафиолет, — сообразил Игорь. — Только включать его надо не сверху, а над своей полкой… Тогда подсветятся рубашки карт напротив… Мозгуй, мозгодуй…»

«И чего я, дура, так мельтешу? — думала Люба, сидя перед зеркалом в своей маленькой комнате. — Ну, характер у неё такой. Понятно. Считала себя самой-самой, а тут — другая не хуже. Даже лучше. Моложе. Стройнее… Приятнее… А кто виноват? Да никто не виноват. Такие получились… Ты — диктор? Ну, молодец. А я — просто постижёр. Но чего же ты лезешь ко мне на грим, на причёску? Чтобы поиздеваться? Тут не так, это не то? Другим всё ладно, а тебе не так? Иди к другому мастеру. У меня и без тебя очередь в любую смену. Работаю всего месяц, а все почему-то ко мне… Мужики — ладно… А этим-то чего надо? Позлить? Почему я ни на которую не злюсь без дела?.. И нечего там греметь посудой. Она не виновата. А разобьёшь — спросят… Василий Семёныч каждую субботу приходит с проверкой. Проверяет по описи… Знаем мы эту опись… «Почему большую комнату отдала соседке?» Она же — Диктор, Василь Семёныч, а я чего, парикмахер? Ей больше надо! А меня обещали взять учиться на диктора и всё никак?»

— Кофе готов! — донеслось из кухни. — Где ты только берёшь такую дрянь? Ни запаха, ни вкуса!

— В буфете на шестом этаже, — отозвалась Люба, не поднимаясь с места. — А где-то есть лучше?

— В «Елисеевском» на Горького. Не знала что ли?

— Раньше знала. Сейчас мне некогда туда ездить. Съезди сама. Я — расплачусь.

— Нужны мне твои копейки!.. Ну, ты идёшь? Я заказала такси, скоро будет. Хватит мазаться там, штукатурки не хватит!

— Я позже, на метро. Ты сама-то не опоздай, — ответила Люба.

Уже целый месяц Люба приезжает утром на студию и домой возвращается только поздно вечером. Народ действительно валит к её креслу больше, чем к соседям, хотя там куда опытнее мастера — и гримёры, и стилисты. Жорик — вообще мастер причёсок. А Наташка такой макияж иногда наведёт — заглядишься. Но народ почему-то ждёт Любиных рук. Ну, понятно, Наташка грубовата. Всё у неё получается резко, словно сама никогда не испытала нежности. Закончит работу, помаду, тени бросит на столик, клиента хлопнет по плечу или по спине, мол, приехали, вылезай! А Жорик весь такой манерный и вечно какой-то мокрый. Всё у него потеет — руки, лицо, шея. Укладку сделает, и будто километр пробежал… К ним в работу садятся только если надо быстро подготовиться к студии, а Люба занята. Но интересно, Жорик с Наташкой на неё не злятся, даже довольны, что успевают передохнуть. А она — целый день, как белка. Устают, правда, только ноги: целый день на них. Иногда и присела бы, закончив работу, но человек не торопится подниматься из кресла: так на себя глянет и эдак, что-то поправит. И ведь не бросишь его, торчишь за спиной, смотришь, что ему не так? А он сидит и улыбается, и смотрит не столько на себя, сколько на неё. И надо тоже улыбаться. Вот так целый день и улыбайся. Скоро морщины появятся от улыбок. Но, слава богу, пока никто не пристаёт. Один только чумной попался. Ростиком с Митрича, на высоченной платформе, на голове взбитая копна выбеленных волос — весь какой-то кукольный и манерный, как Жорик. Слова так же тянет. И гнусавит слегка. Когда его привели в гримёрку, Жорик — к нему: «Слава, здравствуй! Как я рад вас видеть! Вы, как всегда! Гениально! Гениально! Прошу ко мне. Я буду счастлив!»

Слава петушком огляделся и, никак не ответив на Жорины всхлипы, прошёл к Любиному креслу. Она заканчивала укладку пожилому диктору, и хотела сразу сбегать в туалет. Но Слава сел в теплое ещё кресло, поставив рядом уклеенный картинками рундучок.