Владимир Ионов - …А родись счастливой

— Ей — может быть. А Митричу? Ты представляешь, что такое весенний сев?

— Да уж как-нибудь!.. Пасынка твоего прихватим… Отдохнём…

— Без меня, ладно?! — оборвала Люба. — Или без него. Мне он и на дух не нужен, а ты, извини, не в его вкусе.

— Завелась… Остынь! Давай допишем, чего там у тебя?… И скажи всё-таки Надежде про колхоз, пусть ставит в программу…

Дни пролетели в бурных спорах с Серафимой в монтажной, в её ругани с операторами и звукорежиссёром, в счастливом душевном трепете от результата всей этой творческой кутерьмы. Так, наверно, земля встречает весеннюю ломку и чувствует себя после первой майской грозы, когда серость послезимья вдруг превращается в туман бледной зелени быстро набирающей соки и цвет полновластной весны.

Машина шла неровно, то разгоняясь, то тормозя на весенних вздутиях дороги. Группу мотало по железному кузову студийной «буханки». Оператор изо всех сил прижимал к себе кофр видеокамеры, Серафима с Любой держали его с двух сторон, чтобы не перебросило на противоположную жёсткую лавку.

— Мамочки родные! Говорила тебе: давай зарядим твоего кооператора подкинуть нас на его машине, — ворчала Серафима. — Ну, Кольчуга железная! «Военная санитарка»! Как на таком рыдване раненых солдатиков возят?!

Люба сносила ухабы молча, хотя ей тоже порядком уже набило бока. Но не пасынка же было просить везти их в командировку, как того хотела Серафима.

— А давайте остановимся, — попросил и оператор, которому надоела болтанка между двумя дамами. — Отдохнем малость. Я подсниму чего-нибудь…

— Голуба, далеко ещё ехать? — спросила Серафима.

— Не помню, и не знаю, здесь же ничего не видно.

— На упрямых не только воду возят, их ещё и по бокам колотят, — ворчала Серафима. — А беспамятных и по кумполу бьют…

— Надо было позже ехать, когда дороги просохнут. Кто тебя торопил-то? — спросила Люба.

— Жизнь, голуба! Она уходит! Стой! — Серафима стукнула кулаком в переборку между кузовом и кабиной шофёра. — Растрясло. Мальчики — налево, девочки — направо!

Шофёр ещё прокатил «буханку» сколько-то метров, потом резко вильнул и остановился, и команда вывалилась из железного кузова прямо в молодую рощу, вплотную подступившую к дороге. Это были берёзы вперемежку с ивняком, давно уже выкинувшим пушистые барашки почек, тронутых желтизной пыльцы. Люба с Серафимой пошли тропкой вглубь рощи, парни устроились за кузовом «буханки». Стояла оглушительная тишина, сквозь которую пробивалось нетерпеливое тренькание какой-то птицы, и время от времени слышался слабый отзыв другой пичуги.

— Кто из них кто? — спросила Серафима, вглядываясь в неподвижные верхушки берёз, уже выстреливших из черных почек первые лапки зелени. — Слабо попискивает самочка, а этому не терпится. Или наоборот?

— Не знаю. Обычно у самочки голос тоньше. Значит, она где-то там… Скоро подлетит поближе…

— Подлетит, куда денется?.. Все мы подлетаем, кроме некоторых, — намекнула Серафима. — Чего ты не хотела, чтобы пасынок нас подвёз?

— А ты чего разохотилась? — спросила Люба.

— Весна! Тебе — хорошо. Захочешь — на раз замуж выйдешь. А мне, при моей фактуре?…

— Да брось ты унижать себя. Брось курить — и расцветёшь! Таких ли ещё берут замуж? — сказала Люба и осеклась, поймав себя на бестактности.

— Ладно, проехали! И двигаем дальше, — потянула Серафима Любу к машине, сделав вид, что не заметила оговорку коллеги на счет «таких ли ещё…»

Оказалось, что от рощи до колхоза «Ударник», куда держала путь съёмочная бригада, надо только обогнуть поле, по которому, стреляя кольцами дыма, мотался трактор с сеялкой, да переехать мост через реку, ещё не вошедшую в берега.

— Дальше куда? — откинув форточку в кузов, спросил шофёр.

— Ищи в селе серую двухэтажку, или дальше, на выезде есть аллея и большой деревянный дом, — сказала Люба, чувствуя, как начинает учащаться буханье сердца.

Так и не поняв, куда ехать, шофёр дернул «буханку» и погнал вперёд, мотая её в надежде вырваться из глубокой грязной колеи.

— И тут твой Сокольников был председателем? — спросил оператор, едва удерживая подпрыгивающий кофр с камерой.

— Нормальная была дорога! Не асфальт, конечно… Тракторами разбили…

Машина остановилась на площадке перед двухэтажным домом из силикатного кирпича. Широкая дверь в него была распахнута, обнажая лестницу на второй этаж. По одну сторону входа невысокая бочка с водой. По другую — длинная тонкая скоба с горкой грязи под ней — скребок для сапог.

— Приехали! — выглянув из машины, протянула Серафима. — А мы, дураки, без резиновых сапог… Кто бы знал?

— Не догадалась, — ответила Люба. — Но говорила же, что надо позже ехать. Найдём чего-нибудь здесь.

— Давайте уж перенесу вас в дом, — предложил шофёр. — Я-то знал, куда едем… — Он подхватил упавшую к нему в руки Серафиму, занёс на крыльцо, потом как же перетащил оператора и Любу.

— Это что у нас за оказия? — появился на лестнице «мужичёк с ноготок» в высоких резиновых сапогах, в расстегнутой фуфайке, без шапки и… в галстуке.

— Митрич, милый, здравствуй! — прощебетала Люба и побежала к нему по лестнице.

— Никак Любовь Андреевна?! Господи, кто бы знал? — распахнул он руки. — Какими судьбами? Каким ветром?

— По вашу душу, Аскольд Дмитриевич! Вот приехали… Будем передачу делать. Не выгоните? Я же вашими молитвами теперь на телевидении, — тараторила Люба, разглядывая его. Изменился. Постарел. Или не брился давно? — Вот мои товарищи: режиссёр Серафима, оператор Виктор. И шофёр — переносчик через вашу грязь. Как вы тут?

— По-старому, Любовь Андреевна. По-старому. Куда бы нам поговорить-то? Может, в столовую, покормиться с дороги? Дорога-то уж больно шальная… Как доехали-то?

— Живы. Но завтрак уже утрамбовался. Можно и в столовую, — ответила за Любу Серафима. — А мы туда, по городской глупости, пройдём без сапог?

— Мы сейчас задним двором выйдем, а там сухо будет. — И побежал вниз по лестнице, свернул за неё. — Вот тут мы пройдём, — показал он на второй выход. — А там два шага!

Серафима придержала Любу.

— Это твой Митрич и есть? — прошептала ей в ухо. — Мать, предупреждать надо…

— Подожди, ты ещё его узнаешь…

— Если в траве различу…

— Различишь!

В столовой Митрич прошёл, было, в малый зал, но тут же вернулся к гостям.

— Пойдёмте в общий зал, посидим там в уголке, там, вроде, светлее, — смущённо выговорил он. — А хочешь, так и туда можно, — сказал он Любе. — Ты, наверно, их знаешь…

— Кто там?

— Старший сын Анатолия Сафроныча с адвокатом. Второй день тут. Документы по бывшему вашему дому смотрят, решения правления, правильно ли оформлен домом для приезжих.

— Попали… — выговорила Люба.