Николай Нароков - Могу!

И с этими мыслями он поехал к Борсу.

Борс встретил его спокойно и приветливо, с той манерой, которую он выработал для разговоров с клиентами. Его лицо ничего не выражало, но Табурину показалось, будто оно предупреждает о чем-то плохом. «Мы еще посмотрим!» — сказал он сам себе.

— Ну, так что же вы скажете? — напористо спросил он, едва успев сесть.

— Дело плохое! — сдержанно ответил Борс. — И для защиты оно трудное. Конечно, в дальнейшем могут появиться новые данные, и их следует искать, но… Но покамест я ничего хорошего не вижу: убийство первой степени.

— Это что за штука такая: убийство первой степени? — уже сердясь на что-то, спросил Табурин.

— Убийство с заранее обдуманным намерением! — коротко пояснил Борс.

— Да уж понятно, что с обдуманным! Все было обдумано! Но дело вот в чем: кто же это обдумал? И кто же убил?

Борс посмотрел на него, а сам подумал: «Вот странный вопрос!» Но ответил очень сдержанно и даже мягко.

— Я должен основываться только на фактах… А факты говорят против нашего Виктора.

— Это вы про волос и пуговицу? — нахмурился Табурин.

— Конечно!

— Гм… Волос и пуговица!.. А еще что? — чуть ли не грубо спросил он, нахмуриваясь все больше.

— Этого достаточно!

— Достаточно? Тэ-э-эк-с!

— Добавьте к ним еще и несомненную причину убийства…Можно мне говорить прямо и называть вещи своими именами? — осторожно спросил Борс.

— Понятно! — буркнул Табурин. — В прятки нам нечего играть!..

— Уверяю вас, что я отношусь к Юлии Сергеевне с большим уважением и очень ценю ее. Но следствие утверждает, что между ею и Виктором были близкие отношения. Это можно считать доказанным. Следовательно, у Виктора была реальная причина для…

— Ясно! — отрубил Табурин. — Можете не распространяться!

Его брови нахмурились, а рот сжался. Было видно, что он на что-то зол: не огорчен, не обескуражен, а именно — зол.

— Есть ли смягчающие обстоятельства? — размышлял вслух Борс. — Они, конечно, есть, но они мало убедительны. Любовь? Я не думаю, что присяжные смягчатся оттого, что любящего мужа убил не кто другой, а любящий любовник!

— Любовник? — поднял голову Табурин.

— Простите… — мягко извинился Борс. — Я не в том смысле, что… Не любовник, конечно, но… возлюбленный!

— Гм… Да! — глухо согласился Табурин и стал упорно смотреть в пол.

— Я хочу надеяться, — ровно продолжал Борс, — что по ходу следствия обнаружатся новые данные, которые дадут защите более или менее веские шансы. Но должен сознаться, что сегодня таких шансов нет.

Табурин поднял голову.

— Вы говорите так, — хмуро сказал он, — будто основной факт уже доказан: убил Виктор. И поэтому надо искать не настоящего убийцу, а смягчающие обстоятельства для Виктора. Да? Так?

Борс слегка пожал плечами.

— Я должен признать, что никаких данных для другого заключения у меня нет! — мягко, но уверенно сказал он.

— А вот для такого заключения, что убил не кто иной, а именно Виктор, у вас данные есть? — сдерживая свою запальчивость, спросил Табурин.

— Для такого заключения данные есть! — умышленно не замечая его тона, спокойно ответил Борс.

— И вы считаете, что в этом деле все ясно?

— Я никаких неясностей не вижу.

— И противоречий вы тоже не видите?

— Покамест не вижу. Это дело напоминает мне детские складные картинки: все вырезы прочно входят один в другой, все линии совпадают, и рисунок получается вполне законченный.

— Гм… Рисунок? Законченный? — с сомнением пробурчал Табурин. — И все отдельные кусочки поместились в этом рисунке? Всех хватает и лишних нет?

— Совершенно правильно: всех хватает и лишних нет.

— А вот же и есть! — энергично хлопнул себя ладонью по коленке Табурин, встал и вытянулся во весь рост.

Борс с недоумением, но с любопытством посмотрел на него.

Табурин разжал левый кулак и веером растопырил пальцы.

— Первое! — загнул он правой рукой мизинец. — Кто звонил из Канзас-Сити? Вы этот кусочек поместили в общую картину? Влез он, или для него не нашлось места? Не Виктор же звонил! Ведь в этот день он был у себя на работе, десятки людей его там видели. Значит, звонил кто-то другой по его поручению? Так? Но кому же он мог поручить? Сообщнику, что ли? Но в этом деле сообщников нет и быть не может! Кому кроме Виктора могло быть нужно убийство Георгия Васильевича? Второму любовнику Юлии Сергеевны, что ли? — негодуя и возмущаясь выкрикнул он.

Борс с минутку подумал.

— Мог быть и не сообщник… Могло быть доверенное лицо! — сообразил он.

— Какое такое доверенное лицо? — чуть ли не взревел Табурин. — Друг? Брат? Отец родной? А кто же доверится в таком деле другу или брату? Да и какие такие друзья и братья есть у Виктора в Канзас-Сити? Перешарьте-ка все его знакомства, и вы увидите, что не только друзей, а даже просто шапочных знакомых у него в Канзас-Сити нет! Да и нигде нет! Такой друг, которому можно довериться в подобном деле, — редкость! И если бы он был у Виктора в Канзас-Сити, так кто-нибудь знал бы о нем! Знаем же мы о его тетке в Гонолулу, рассказывал же он нам о ней! А о ближайшем друге, который ему ближе брата, он все время молчал и за несколько лет ни разу даже не упомянул о нем? Чепуха! Вздор! Колоссальный вздор! Да еще прибавьте к тому, что это должен был быть не друг Виктора, а какая-то его подруга, потому что звонила-то ведь женщина. Так неужели же он мог довериться женщине в деле убийства? Неужели такое можно хоть на минуту предположить? Подумайте только: довериться женщине! Нет, нет! Этот канзасский кусочек в общую картинку никак не вкладывается, нет ему места в ней!

— Вывод? — коротко и серьезно спросил Борс.

— Вывод несомненный: ни сообщника Виктора, ни его доверенного лица в Канзас-Сити не было и быть не могло.

— Кто же звонил?

— Ясно: сам убийца.

— Что-о?

Борс слегка откинулся назад, чтобы как можно лучше рассмотреть Табурина. Смотрел долго, секунд десять. Смотрел и изо всех сил всматривался, словно хотел найти то, чего не было в словах Табурина.

— Звонил сам убийца! — веско повторил Табурин. — А так как звонил не Виктор, то, значит, и не он убийца, а кто-то другой. Вот этого другого и надо искать! Вот в чем наша задача: не подбирать обвинения против Виктора, а искать этого другого, настоящего убийцу!

— В том, как вы понимаете дело, — медленно сказал Борс, — смысл, конечно, есть… Но кроме того есть и поспешность. Я не могу с лету согласиться или не согласиться с вами. Нужно обдумывание и нужна проверка.

— Да, да! — не стал спорить Табурин. — Но обдумывать надо свободно и независимо, т. е. безо всякой предвзятости. Вас загипнотизировали волосы и пуговицы, а вы подумайте-ка независимо от них, т. е. не поддаваясь им. И тогда, пожалуй, этот телефонный вызов опрокинет все обвинение.