Николай Нароков - Могу!

— Не… Нет, не носит! — даже не успев подумать, уверенно ответил он.

— Я ведь почему спрашиваю? — ничего не поясняя, пояснил Табурин. — Теперь ведь многие дамы носят разные штанишки или даже брюки, а потому я и подумал, что вот, мол, Софья Андреевна тоже…

— Я никогда ее такой не видел… В мужском костюме? Нет!

— И, значит, такого костюма у нее нет? Наверное знаете?

Миша на секунду заколебался.

— Если бы был, — сообразил он, — я бы знал… Видел бы!

— Хорошо! — поставил точку Табурин и озабоченно, даже деловито добавил. — Мужского костюма у нее нет, но, может быть, когда-нибудь был такой случай, чтобы она ваш костюм надела? — требовательно спросил он.

— Мой? — удивился Миша. — Зачем?

— Ну, уж я не знаю, зачем, но… Надевала или нет? Не помните такого случая?

Миша очень хотел припомнить, и это было видно по тому, как он сдвинул брови и стал смотреть перед собой.

— Нет, не было! — уверенно ответил он, но тут же смягчил свою уверенность. — Не помню!.. — поправился он.

Табурин стал ходить по комнате. Кажется, он о чем-то рассуждал сам с собою и, не замечая того, шевелил губами, двигал пальцами и то сдвигал, то раздвигал брови.

— Вас, конечно, удивляют мои вопросы, Миша! — остановился он. — И вам, наверно, кажется, будто они ерундовские. Да? А они совсем не ерундовские, потому что в них большой смысл есть. Грандиозный! Ну, хорошо! — перешел он к другой мысли. — А могло ли быть такое, что Софья Андреевна тайком от вас надела ваш костюм? А? Надела бы, а вы даже и не знали бы того!

Миша опять ответил не сразу, а сначала подумал: уж очень хотелось ему быть как можно более добросовестным и не ошибиться.

— Вероятно, могло быть! — решил он. — У меня три костюма: вот этот, потом есть серый и еще темно-синий, почти черный. Этот я почти всегда ношу, а те в стенном шкафу висят… И если бы она взяла, а потом повесила назад, я мог бы не заметить.

— Да, конечно:.. Не каждый же день вы на них смотрите и проверяете: тут ли они? Синий, вы говорите, очень темный, чуть ли не черный… А серый? Он темный или светлый?

— Светлый… Я его летом любил носить.

— Ага! — начал что-то соображать Табурин. — Синий — темный, а серый — светлый? Так?

— Погодите! — вдруг что-то вспомнил и обрадовался Миша. — Я совсем забыл об этом…

— Ну? ну? — нетерпеливо подтолкнул его Табурин.

— Один раз так было… Я надел свой синий костюм и заметил, что брюки на отворотах были немного запачканы… Присохшая грязь или что-то такое… И я тогда, помню, даже удивился: откуда могла взяться грязь?

— Грязь? Да? И именно — на синем костюме? На том, который темный? И сильно они были запачканы?

— Нет, немного, только внизу.

— Ну, и что же? Что же? — затормошился Табурин. — Вы заметили грязь и… что же? Вы сказали об этом Софье Андреевне?

— Я не сказал, но она увидела, что я чищу эти брюки, и спросила меня.

— А вы? Ответили? Что?

— Ответил что-то… Не помню!

— А она? Что она?

— А она… Странно как-то! Она почему-то как будто рассердилась… Выхватила у меня брюки и сама стала их чистить! А потом набросилась на меня: «Это, говорит, совсем не грязь, а просто ты их запачкал чем-то!»

— Вот как! «Не грязь!» Но ведь вы видели, что это была присохшая грязь?

— Да, вроде как бы глина или земля… Вот я сейчас и думаю: может быть, она брала этот костюм, надевала и запачкала? Потому что я-то нигде не мог его запачкать мокрой землей.

— Не могли? Никак не могли? А она… Если, предположим, она шла по какой-нибудь садовой дорожке после дождя… Ах, да! — вдруг сообразил Табурин. — А ботинки? На ботинках не было грязи?

— А на ботинках, — стараясь вспомнить, поднял вверх глаза Миша, — на ботинках я грязи не видел, но когда надевал их, я…

— Когда? Тогда же?

— Да! Когда я синий костюм надеваю, я всегда их беру.

— И что же? Что же?

— А они почему-то оказались на других колодках!

— На каких других колодках?

— На деревянных, которые я с собой еще из Франции привез!.. Но я ими почти никогда не пользуюсь, они неудобные.

— Ну? Ну? И что же? — еле сдерживая себя, нетерпеливо подтолкнул его Табурин.

— И я, помню, тогда удивился: как это так я ботинки не на те колодки надел?

— Если не вы их надели, то не сами они на другие колодки перескочили! — на что-то намекая, сказал Табурин. — Но вы мне вот что скажите: ботинки-то эти были чистые? Или тоже в грязи?

— Нет, грязи на них не было, но… Видите ли, когда я ботинки на колодки надеваю и в шкаф ставлю, то я их всегда сначала чищу… Так меня мама научила! А в тот раз они оказались нечищеные, а какие-то тусклые и мутные. И я, помню, удивился: да неужели же я нечищеные ботинки в шкаф поставил?

— Мутные и тусклые? — вцепился Табурин. — Как будто в них по мокрой траве ходили? Да? А потом они на колодках высохли, а поэтому и тусклые?

— Да, может быть, и так…

— Колоссально! Колоссально! — не выдержал и стал бегать по комнате Табурин. — Все одно к одному подходит! Прочно!

Миша смотрел на него и пытался понять: почему все это так важно? Почему Табурин так возбужден? И почему он даже обрадовался тому, что на брюках были следы грязи, а ботинки оказались тусклыми? Он ничего не понимал и ни о чем не догадывался, но непонятное чувство подсказало ему, что все вопросы Табурина действительно, на самом деле очень значительны, нужны для чего-то и что от них зависит что-то очень большое. И при этом ему начало казаться, будто эта грязь на брюках как-то связана с тем, что Софья Андреевна так изменилась. Конечно, он ничего не мог связать, но не сомневался, что все сходится в одной точке, и эта точка — Табурин. «Как хорошо, что он позвал меня, спрашивает, а я отвечаю! И хорошо, что он чем-то доволен, даже рад!»

— Колоссально! Колоссально! — все еще бегал по комнате и не мог успокоиться Табурин. — Вся картинка складывается, все кусочки друг к другу подходят! Одно к другому! Одно к одному! Правда, Миша?

— Правда! — ничего не понимая, но довольный тем, что «все одно к одному», улыбнулся Миша.

— Ф-фу! — с шумом выдохнул из груди воздух Табурин и, словно подавленный всем тем, что ему сказал Миша, упал в кресло. — Я, конечно, и раньше подозревал что-нибудь в этом роде, но только подозревал! А теперь… Теперь все доказано! Ф-фу!.. — но погодите! — вдруг вспомнил он. — А когда же это было? Ведь это грандиозно важно знать — когда? Можете вспомнить? Мне нужно, чтобы точнее, чтобы совсем точно! Когда?

— Это было… Это было… — напряг свою память Миша. — Я не помню числа, но это было вскоре после похорон Георгия Васильевича. Я это наверное знаю, потому что подумал тогда: не на кладбище ли я попачкал брюки глиной? А потом уж сообразил, что на кладбище я был не в синем костюме.

— Не в синем? В другом? Это хорошо, что в другом!

— Почему хорошо?