Александр Генис - Сладкая жизнь

В Марокко я приехал из Аксенова. Если мое невежество относительно этой страны и не было безграничным, то только из-за прочитанной в детстве повести «Апельсины из Марокко». Впрочем, из этой книги в дело пошел только заголовок: что правда, то правда — вкуснее апельсинов в жизни не ел.

Вооруженный хорошо проверенным незнанием вопроса, я собирался в путь, руководствуясь только здравым смыслом, который подсказывал, что в мусульманскую страну спиртное везти с собой надо, а книгу Салмана Рушди «Сатанинские стихи» — ни в коем случае. Не исключено, что только благодаря этому я вернулся а) вообще, б) бодрым и здоровым.

Невежество, которого мы так часто стыдимся, таит в себе немалые достоинства: не знаешь, чего ждать. К основным марокканским сюрпризам я отношу здоровые африканские морозы. В Марокко, во всяком случае в Атласских горах, снега я видел больше, чем за всю нью-йоркскую зиму. Так что вопросительная интонация в знаменитом чеховском «Должно быть, в этой самой Африке теперь жарища?» — знак добросовестности классика.

Ни жары, ни Африки в Марокко нет, но есть Восток, причем в такой концентрации, которую мне еще видеть не приходилось. Начать с того, что Марокко — монархия, и не декоративная, а настоящая, без дураков. Поэтому и фантастическая охрана королевских дворцов — берберы-конники в алых бурнусах, плиссированных штанах, с пиками наперевес — смотрится здесь не как туристическая приманка, на манер опереточных букингемских кавалеров, а как естественная черта рядового монархического быта. Король — самая популярная личность в стране. Нет лавки без его портрета. Королевская фотография — на каждом ветровом стекле. Этого сухопарого джентльмена, страстного любителя соколиной охоты, я видел по телевидению: во время аудиенции министры становились на колено и целовали ему руку. Хассан — прямой потомок Мухаммеда, и в качестве такового на нем лежит Божья благодать. Он — духовный гарант благополучия страны, символ ее мусульманских традиций. В стране, где ислам — государственная религия, где нам, гяурам, запрещен вход в мечети, где каждый ребенок с четырех лет изучает Коран, нет более важного дела, чем защищать дух мусульманства.

В отличие от многих других соседей-единоверцев, марокканцы не поддались на приманку вестернизации. Этот осколок халифата сохранил в неприкосновенности исламские институты, обычаи, а главное — образ жизни. Запад здесь размазан по каемке — вроде огромной европейской Касабланки на Атлантическом побережье. Внутри же Восток, живущий не по бойкому западному календарю, а от рамадана к рамадану.

Самые увлекательные путешествия — те, которые предполагают перемещения не столько пространственные, сколько временные. Это только кажется, что все земляне — современники. На самом деле мы — коктейль из прошлого, настоящего и будущего. Причем самое трудное — определить, что значит настоящее время. Ведь каждый народ только свои часы считает правильными. Впрочем, в Марокко я вообще не заметил часов — их здесь заменяют солнце и муэдзины: от рассвета до заката, от одного призыва на молитву до другого.

Настоящая марокканская жизнь — откровенно средневековая. Только эти Средние века не имеют ничего общего с вылизанными городами-музеями Европы. Здесь стариной не любуются — в ней живут. Прошлое в Марокко еще не кончилось, новые времена еще не наступили.

Вот почему Фес, арабская столица Марокко (а есть еще столица туземская, берберская — Марракеш), справедливо считается последним живым средневековым городом мира. Организация ЮНЕСКО выложила полмиллиарда долларов на то, чтобы сохранить его таким, как есть.

Центральное понятие цивилизации — медина. Когда окрыленные открывшейся им исламской истиной арабы завоевали полмира, они осели исключительно в городах. Поэтому до сих пор в каждом мусульманском городе самое красивое сооружение — ворота. Ворота подчеркивают границу между патриархальным крестьянским миром, лениво подчиняющимся строгим предписаниям пророка, и страстной исламской цивилизацией. Город — это жемчужина в навозе, которую надо запереть за толстыми стенами и хранить как зеницу ока. На Западе города давно потеряли свой статус — их жители медленно, но верно расползаются по пригородам. Зато в Марокко и сегодня целы города как замкнутые очаги цивилизации, в которых за тысячу лет не прибавилось ни автомобиля, ни водопровода. В мединах до сих пор живут две трети марокканцев. Самая старая и самая сохранившаяся из всех медин Востока находится в Фесе. От нас обитатели медины отличаются точным знанием того, что им нужно для спокойной и счастливой жизни. Это фонтан с питьевой водой, общинная печь для приготовления хлеба, турецкая баня, религиозная школа-медресе и мечеть. До тех пор пока бесперебойно работают пять этих муниципальных служб, горожанину не нужно выходить за ворота медины.

Он и не выходит — месяцами, годами, веками. Жители медины срастаются со своим городом в одно живое существо, которое растет, живет, умирает и возрождается в естественном ритме смены поколений.

В медине постоянно что-то разрушается, что-то строится, что-то ремонтируется. Со стороны это похоже на колонию кораллов, стихийно, но целеустремленно заполняющую собой пространство. Планомерно осматривать марокканскую медину невозможно — все равно через пять минут заблудишься. Единственный способ познакомиться с городом — войти в ворота и с головой нырнуть в толпу, если можно так назвать сочетание людей, ослов и мулов (верблюжьи караваны остаются на привязи за стеной). Как только ты становишься частью толпы, немедленно теряется различие между экспонатом и зрителем. Ты уже не любуешься Средневековьем, а живешь внутри него: торгуешься с чеканщиками, пьешь мятный чай на коврах арабской кофейни, обедаешь шиш-кебабом в угловой обжорке, лакомишься пятнистой халвой с лотка мальчишки-разносчика, утоляешь жажду у гремящего медными чашами водоноса, пытаешь судьбу у базарного астролога, остерегаешься лучших в мире карманников и просто толпишься, потому что степенно прогуливаться здесь негде. Через какое-то время — и довольно быстро — пестрая, шумная и тесная жизнь медины начинает укачивать до дурноты. Тут, как в лесной чаще, не хватает простора, нет прямой линии горизонта, на которой мог бы отдохнуть глаз. Мозг, не справляясь с обилием впечатлений, тщетно стремится как-то классифицировать, упорядочить текучий людской хаос, в котором теряется ощущение личности, утрачивается собственная, независимая от желаний окружающей толпы воля. Однако и эта утрата не вызывает протеста, ибо нельзя не понять, что медина нормальна, разумна и самодостаточна. Противоестественны в ней одни туристы, которые пришли сюда без дела. Это они суетятся без толку — местные жители в этой тесноте ведут свою, вполне достойную, рассчитанную на целую вечность жизнь.