Аноним -- - Незабудки

Не думая ни о чем глобально, а просто рассуждая над теми или иными явлениями, я приходил к выводу,

что любой массе народа достаточно пустить умелый миф в нужный момент. И он заменит все: хлеб,

зрелища, работу и даже уверенность в завтрашнем дне.

Я шел глубже, я изучал уже не религии, а мистические верования различных народов.

С каким интересом читал я про камлание шаманов перед соплеменниками! Вот это в самом деле было

верхом тотального эстетического господства. Введение себя в транс и передача транса слушателям. Причем

неважно, сколько их оказывалось: десять человек или десять миллионов. Мерой служила искренность с

которой шаман погружался в свой транс. Она всегда действовала безотказно.

Легкий ужас навевали на меня кровавые мистические ритуалы древних народов Северной Америки...

Скупо, но зримо описанные в книгах чудовищные зиккураты древних инков и майя. То есть гигантские

ступенчатые пирамиды, предназначенные для совершения кровавых мистерий.

Человеческих жертвоприношений кровожадным богам в виде убиваемых в страшных муках пленных из

чужих народов. Или ритуальных кровопусканий их половых органов королей и королев -- тоже

чудовищного, но неимоверно притягательного обряда...

Во всей мистике древних народов меня больше всего привлекало полное отсутствие категорий добра и зла,

на которых зиждилось остобрыдшее мне христианство.

В мистических дохристианских учениях мир был равномерен и безразличен, существовали только свет и

тьма. Но свет не всегда означал добро, а тьма не считалась абсолютным злом. И быть богом света

оказывалось ничуть не более почетно и выгодно, нежели князем тьмы.

Эта мистика отсутствующей морали -- навязшей в зубах с рождения -- была по мне. Жаль, что я родился не

в то время...

А потом мне попалась книжка о Гималаях. О местечке Шамбала, где находится центр мира и происходят

превращения человека в другие сущности. Одновременно я прочитал про некоторые древнеиндийские

верования. Которые поглотили меня и были приняты мною полностью. Мне нравилось там все: начиная от

множества простых с виду мистических символов, наполняющихся неимоверно глубоким смыслом по мере

постижения. Кончая главным постулатом -- согласно которому человек не умирал после смерти, а

возвращался на землю в ином обличии. Никаких угроз о вечно горящей в аду душе, никакого страха

загробной жизни -- смерть воспринималась лишь как переход в следующее состояние.

То есть практически я мог быть бессмертным.

Если бы всерьез принял эти учения.

Причем условия к вхождению в них, были куда проще, нежели в христианстве.

Поскольку отсутствовали понятия добра и зла, то не существовало и понятия греха.

Требовалось лишь беречь оболочку своего внутреннего я -- то есть свое тело. Не курить, не есть мяса,

соблюдать другие минимальные правила. Причем основанные не на подчинении навязываемым извне

законам, а полезные мне самому.

Вот это и покорило меня, сразило наповал и сделало полным приверженцем тех учений: поганое

христианство пеклось о душе, заставляя подчиняться существующему извне богу, ощущать себя игрушкой в

его руках. А Восток видел бога в самом человеке; это религии были направлены не на подавление моего я, а

на его развитие.

Я, именно я был и центром мира, и вершиной создания, и смыслом бытия. Не я лежал пылинкой под

сандалиями бога -- а весь мир обращался только вокруг меня.

Я был столь увлечен этой ошеломительной мистикой, что готов был хоть сейчас отправляться на поиски

таинственной Шамбалы.

Но сначала мне требовалось стать художником.

А вера...

Вера нашлась сама собой.

Я сам не заметил, как начал верить в нечто большее, чем просто бог или даже целый сонм маленьких

божеств.

Я верил в Провидение. В свою карму, то есть назначенную мне судьбу.

В отличие от бога, которого можно было или умаслить, или разгневать, провидение не являлось

моральной силой; оно не оперировало ханжескими понятиями.

Ему было безразлично: меня обворуют, или я украду; я убью или попытаются убить меня.

Оно просто знало все, что произойдет в моей судьбе.

И если помнить о провидении и не пытаться переломить судьбу ему наперекор, то все пойдет нормально.

Провидение само позаботится о верующем в него человека.

Я убедился в этом сам, едва успев постигнуть эту истину.

Однажды я шел по городу и собирался перейти улицу, как у меня развязался шнурок.

Мелкое, но страшно досадливое неудобство. Я остановился и отошел в сторону. Зловредный узел

затянулся и спутался. И мне пришлось потратить некоторое время, чтобы привести все в прядок.

Но когда я наконец пошел дальше, то случилось непредвиденное.

Едва я пересек перекресток, как на лесах строящегося дома, мимо которого нужно было пройти, раздались

страшные крики, потом послышался грохот, треск и шум, что-то рухнуло с ужасным громом, и всю улицу

заволокло пылью и красной трухой.

Позднее я узнал, что обвалилась часть лесов, перегруженных натасканными туда кирпичами. Никто не

пострадал, но весь квартал был завален обломками кирпича, падавшего в высоты четвертого или пятого

этажа.

Если бы не задержка из-за шнурка... неизвестно писал ли бы кто-нибудь сейчас эти строки.

Случай стопроцентно укрепил мою веру в силу Провидения.

А также вселил простую, но совершенно ясную истину: я действительно бессмертен.

Надо ли говорить, что ни в школе, ни просто во дворах у меня никогда не было друзей.

В школе меня не любили. За многое; практически за все.

За то, что я мог отуманить одноклассников своими речами и увести бог знает куда, а потом бросить

полными идиотами. Этот школьный опыт привел меня к важному выводу: эстетическая власть над людьми

сколь всесильна, столь же и уязвима. Истерическое поклонение кумиру может в любой момент смениться

столь же истерической ненавистью, если сделать неверный ход. Или забыть о необходимости постоянно

поддерживать огонь поклонения.

Кроме того, во мне видели соперника. Да, соперника в борьбе за девочек, которых хотя и было в достатке,

но на каждую красивую находилось несколько претендентов. И зная мою неистовую страсть к словам и

способность мгновенно запудрить мозги, мальчики опасались, что мне ничего не стоит отбить и увести

любую из них. Они ведь не знали, что любовь была мне недоступна и противоположный пол меня не

интересовал, пока впереди горела вершина художнического мастерства.

Отличники презирали меня за плохие отметки. Видя причину в моей лени и глупости. Они, несчастные

зубрилы, были не в состоянии понять величие моего ума и ненужность утлых школьных знаний, ради