Джоди Пиколт - Роковое совпадение

— Кто находился в зале суда, когда вы привели отца Шишинского из камеры предварительного заключения? — спрашивает прокурор через несколько минут после начала дачи свидетельских показаний.

Бобби приходится задуматься, и эта работа мысли отражается на его одутловатом лице.

— Ну… судья, да. За столом. Еще секретарь, стенографистка, адвокат убитого, имени его не помню. И окружной прокурор из Портленда.

— Где сидели мистер и миссис Фрост? — спрашивает Квентин.

— В первом ряду, рядом с детективом Дюшармом.

— Что произошло дальше?

Бобби расправляет плечи:

— Мы с Роаноком, вторым приставом, провели святого отца к его адвокату. Потом, понимаете, я отступил назад, потому что священник должен был сесть, поэтому я встал у него за спиной. — Он делает глубокий вдох. — А потом…

— Да, мистер Иануччи…

— Не знаю, откуда она взялась. Не знаю, как она это сделала. Но дальше раздались выстрелы, и всюду кровь. Отец Шишинский падает со своего стула.

— Что произошло после?

— Я схватил ее. И Роанок тоже, и еще парочка других приставов, дежуривших в глубине зала. И детектив Дюшарм. Она бросила пистолет, я схватил его, а затем детектив Дюшарм рывком поставил ее на ноги и в наручниках оттащил в камеру.

— Вас ранило, мистер Иануччи?

Бобби качает головой, погрузившись в воспоминания:

— Нет. Но если бы я стоял сантиметров на десять правее, она могла бы в меня попасть.

— Значит, можно сказать, что подсудимая очень тщательно прицеливалась, когда наставляла пистолет на отца Шишинского?

Рядом вскакивает Фишер:

— Протестую!

— Протест принят, — решает судья О’Нил.

Прокурор пожимает плечами:

— Вопрос снят. Свидетель ваш.

Когда прокурор возвращается на место, Фишер направляется к приставу:

— Вы общались с Ниной Фрост утром перед стрельбой?

— Нет.

— На самом деле вы были заняты своей работой: поддерживали порядок в зале суда, выводили заключенных — следовательно, вам не было необходимости следить за Ниной Фрост, не так ли?

— Верно.

— Вы видели, как она достала пистолет?

— Нет.

— Вы сказали, на нее набросились сразу несколько приставов. Вам пришлось отбирать у миссис Фрост оружие?

— Нет.

— Она сопротивлялась, когда вы пытались ее обезвредить?

— Она пыталась осмотреться. Постоянно спрашивала, умер ли он.

Фишер только передергивает плечами:

— Но она не пыталась вырваться? Она не пыталась вас ударить?

— Нет конечно.

Фишер позволяет этому ответу повиснуть в воздухе.

— Мистер Иануччи, вы же были до этого знакомы с миссис Фрост?

— Конечно.

— Какие между вами были отношения?

Бобби смотрит на меня, потом отводит глаза.

— Ну, она помощник прокурора. Она постоянно приходит в суд. — После паузы он добавляет: — Она одна из самых приятных обвинителей.

— Вы когда-нибудь раньше замечали жестокость с ее стороны?

— Нет.

— Если откровенно, в то утро она совершенно не была похожа на ту Нину Фрост, которую вы знали, верно?

— Знаете, она выглядела точно так же.

— Но ее поступки, мистер Иануччи… Вы когда-нибудь видели раньше, чтобы миссис Фрост так себя вела?

Пристав качает головой:

— Я никогда не видел, чтобы она стреляла в людей, если вы об этом.

— Об этом, — отвечает Фишер, присаживаясь. — Больше вопросов не имею.

В тот день, когда в суде объявлен перерыв до завтра, я еду не прямо домой. Рискуя не уложиться в четверть часа, которая осталась до реактивации моего электронного браслета, я еду в церковь Святой Анны, где все начиналось

Неф открыт для посещений, однако не думаю, что им удалось найти нового капеллана. Внутри темно. Каблуки цокают по кафелю, возвещая о моем присутствии.

Справа от меня стоит стол с белыми, расположенными ярусами свечками. Я зажигаю одну за упокой души Глена Шишинского. Вторую — за Артура Гвинна.

Потом опускаюсь на скамью и дальше на подушечку для преклонения коленей.

— Богородица Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с Тобою! — шепотом молюсь я женщине, которая тоже защищала своего сына.

Свет в мотеле выключают в восемь часов, когда Натаниэль ложится спать. Калеб лежит, забросив руки за голову, на односпальной кровати рядом с кроватью сына и ждет, когда Натаниэль заснет. Потом иногда Калеб смотрит телевизор. Или включает свет и читает свежие газеты.

Сегодня он не хочет ни смотреть телевизор, ни читать. Он не в настроении слушать местных экспертов, которые гадают о судьбе Нины после первого дня процесса. Черт, он и сам не хочет загадывать!

Ясно одно: женщина, которую видели все свидетели, женщина на пленке не имеет ничего общего с той, на которой Калеб женился. А если твоя жена совершенно не та женщина, в которую ты влюбился восемь лет назад, что остается? Что делать? Пытаться узнать, в кого она превратилась, или надеяться на лучшее? Или продолжать обманываться в надежде, что однажды утром она проснется и опять станет той, какой была раньше?

«Может быть, — с содроганием думает Калеб, — я и сам уже не тот, что раньше».

Эта мысль тут же подводит его к вопросу, о котором он не хотел вспоминать, особенно в темноте, когда не на что отвлечься. Сегодня днем, когда Патрик вошел в зал совещаний, чтобы сообщить им о смерти Гвинна… Что ж, должно быть, Калебу показалось. В конце концов, Нина с Патриком знают друг друга всю жизнь. И хотя этот парень иногда мешался под ногами, его отношения с Ниной никогда по-настоящему не волновали Калеба, потому что, как ни крути, а он, Калеб, каждую ночь ложился спать с Ниной.

Но сейчас Калеб не спит с Ниной.

Он закрывает глаза, как будто так может отгородиться от воспоминаний о том, как Патрик резко отвернулся, когда Нина обвила руками шею Калеба. Такая реакция сама по себе не вызывала тревогу — Калеб мог припомнить сотни раз, когда Нина обнимала его, улыбалась ему в присутствии Дюшарма. В каком-то смысле Патрик расстраивался… даже если Нина никогда этого не замечала. Иногда Калебу было даже жаль Патрика из-за явной ревности, которая искажала его лицо за мгновение до того, как он надевал маску.

Однако сегодня в глазах Патрика не было даже зависти. Одна печаль. И поэтому Калеб не может отмахнуться от этого случая, не может оторваться от этого момента, как гриф-стервятник не может оторваться от кости. В конце концов, зависть рождается тогда, когда хочешь чего-то, что тебе не принадлежит.