Джоди Пиколт - Роковое совпадение

А печаль приходит тогда, когда теряешь то, что уже имел.

Натаниэль ненавидит эту глупую игровую комнату с этой глупой книгой в углу, с этими дурацкими лысыми куклами и этими дурацкими карандашами, где даже нет желтого цвета. Он ненавидит больничный запах от столиков и такой холодный пол под ногами. Он ненавидит Монику, чья улыбка напоминает ему о том случае, когда он взял в китайском ресторане апельсиновую веточку и, освободив от коры, засунул в рот, — и его губы растянулись в глупой, неестественной улыбке. Но больше всего он ненавидит то, что к маме с папой нужно всего-то подняться по двадцати двум ступенькам — но Натаниэлю нельзя быть рядом с родителями.

— Натаниэль, — предлагает Моника, — а давай достроим башню.

Башня из кубиков. Они построили ее вчера, а на ночь оставили специальный знак, чтобы сторожа не трогали ее до завтра.

— Как думаешь, какой высоты мы можем построить?

Башня уже выше Натаниэля; Моника принесла стул, чтобы он продолжал строительство. И приготовила небольшую кучу кубиков.

— Осторожно, — предупреждает она, когда он забирается на стул.

Он кладет первый кубик, и вся конструкция шатается. Кажется, в следующий раз она упадет — но… не падает.

— Чуть не упала, — говорит Моника.

Он представляет, что это Нью-Йорк, а он великан. Тираннозавр рекс. Или Кинг-Конг. Он ест такие большие здания, как морковные палочки. Своей огромной лапой Натаниэль с размаху сметает верхушку башни.

Она превращается в большую кучу кубиков.

Моника кажется такой грустной, что на долю секунды Натаниэль чувствует себя ужасно.

— Ой, зачем ты сломал? — вздыхает она.

Уголки его губ расплываются в удовлетворенной улыбке, растущей из глубины естества. Но Натаниэль не делится с Моникой своими мыслями: «Потому что я могу это сделать».

В зале суда Джозеф Торо начинает нервничать. Не могу его винить. Последний раз, когда я видела этого человека, он, съежившись, сидел рядом со скамьей подсудимого, весь в крови и мозгах своего клиента.

— Вы раньше, до того как в тот день явились в суд, были знакомы с Гленом Шишинским? — спрашивает Квентин.

— Да, — застенчиво отвечает адвокат. — Мы встречались в тюрьме, когда он ожидал предъявления обвинения.

— Что он говорил об инкриминируемом ему преступлении?

— Категорически отрицал свою вину.

— Протестую! — восклицает Фишер. — Это не имеет никакого отношения к рассматриваемому делу.

— Протест удовлетворен.

Квентин перефразирует вопрос:

— Как вел себя отец Шишинский утром тридцатого октября?

— Протестую! — на этот раз Фишер встает с места. — На том же основании.

Судья О’Нил смотрит на свидетеля.

— Суд хочет услышать ответ на этот вопрос.

— Он был до смерти напуган, — бормочет Торо. — Он смирился. Молился. Читал мне вслух из Евангелия от Матфея. Ту главу, где Христос повторяет: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» [9]

— Что произошло, когда ввели вашего подзащитного? — продолжает Квентин допрос.

— Его провели к скамье подсудимых, где я сидел.

— А где в это время находилась миссис Фрост?

— Сидела сзади, слева от нас.

— Вы в то утро разговаривали с миссис Фрост?

— Нет, — отвечает Торо. — Я не был с ней знаком.

— Вы не заметили в ней ничего необычного?

— Протестую! — вмешивается Фишер. — Свидетель не был с ней знаком. Как он может судить, что для нее обычно, а что нет?

— Протест отклонен, — отвечает судья.

Торо смотрит на меня, как птичка, собирающаяся с духом, чтобы взглянуть на сидящего в метре от нее кота.

— Да, было. Я ждал, когда она войдет в зал… потому что она мать предполагаемого потерпевшего… но она опоздала. Ее муж сидел в зале, ждал… Но миссис Фрост, можно сказать, пропустила начало слушания. Я подумал: «Как странно, что именно на это слушание она опаздывает».

Я слушаю показания свидетеля, но не свожу глаз с Квентина Брауна. Для прокурора подсудимый всего лишь собственная победа или поражение. Это не настоящие люди, прокурора не интересует их жизнь помимо преступления, которое и привело их в суд. Под моим взглядом Квентин резко оборачивается. У него холодное, равнодушное выражение лица — у меня в репертуаре тоже есть такое отработанное годами выражение. Если откровенно, подготовку мы получили одинаковую, но между нами целая пропасть. В конце концов, это суд для него — всего лишь работа. Для меня — мое будущее.

Здание суда в Альфреде очень старое, и туалеты не исключение. Калеб заканчивает делать свои дела у длинного желоба писсуара как раз в тот момент, как кто-то становится рядом. Он отходит, чтобы вымыть руки, и узнает Патрика.

Когда Патрик поворачивается, тут и следует реакция:

— Калеб…

Они одни в туалете. Калеб скрещивает руки на груди, ждет, пока Патирк вымоет руки и вытрет их бумажным полотенцем. Он ждет, сам не зная почему. Он просто понимает, что не может просто так уйти.

— Как она сегодня? — интересуется Патрик.

Калеб ловит себя на том, что не может ответить, не может подобрать слов.

— Наверное, сидеть там для нее настоящий ад.

— Знаю. — Калеб заставляет себя посмотреть Патрику в глаза. Надо дать ему понять, что это не легкомысленный ответ и даже не логическое умозаключение. — Я знаю, — повторяет он.

Патрик отводит глаза, сглатывает:

— Она… тебе рассказала?

— Ей не нужно было ничего говорить.

Тишину нарушает только звук воды, бегущей по длинному писсуару.

— Хочешь меня ударить? — спрашивает Патрик через мгновение и разводит руки. — Ну давай. Бей меня.

Калеб медленно качает головой:

— Хочу. Мне кажется, я никогда и ничего так не хотел. Но не стану, потому что это, блин, слишком больно. — Он делает шаг к Патрику и тычет ему в грудь пальцем. — Ты переехал сюда, чтобы быть рядом с Ниной. Ты живешь ради женщины, которая живет не ради тебя. Ты дождался, когда она уйдет под лед, чтобы оказаться первым, кто протянет ей руку. — Он отворачивается. — Мне и бить тебя не нужно, Патрик. Ты и так жалок.

Калеб направляется к двери, но его останавливает голос соперника:

— Раньше Нина писала мне через день. Я был за границей, служил в армии, и ее письма — единственное, чего я ждал. — Он едва заметно улыбается. — Она рассказывала, как познакомилась с тобой. Рассказывала, куда ты водил ее на свидания. Но когда она написала мне, что пойдет с тобой в горы… я понял, что потерял ее.