Александр Торопцев - Охрана

Как они «летали» с тещей в одной «кабине», то есть квартире, несколько лет, а потом после Вьетнама еще три года, он и сам понять не мог. Но свое жизненное задание и он, и она выполнили на «отлично». Может быть, таким благородным и спокойным было лицо тещи в гробу. Я свое дело сделала, теперь ваша очередь.

Похоронили тещу по-людски. В обиде она на него быть не должна. И ходили регулярно на могилу, поставили хорошую ограду по весне, столик, памятник. Борис на это денег не пожалел. Она действительно сделала для него много, если не сказать больше.

Он понял это в день, когда, вернувшись на сутки раньше из командировки, увидел недовольный взгляд жены и услышал ее скупое, почти холодное:

– Привет.

Что-то тут было не так.

Они пообедали почти молча. Жена ушла в школу, вернулась в шесть часов, заставила себя улыбаться, проверила домашнее задание сына, дочери. Борис терялся в догадках. Ругать было не из-за чего, ругаться не хотелось. В квартире полный порядок, приятный осенний вечер, бабье лето. Можно погулять, сходить на речку. Они часто гуляли с детьми, им завидовали сослуживцы Бориса. Что случилось? Почему в глазах жены холодок?

– Ты что, проверяешь меня на прочность? – она первой пошла в атаку, лобовую.

– Ты о чем? – Борис удивился, не догадываясь о том, что началась у них с женой долгая, на всю жизнь война, не сказать, что кровопролитная, но, как и любая война, жестокая, жесткая, разрушительная.

– Надо мной уже посмеиваются наши скамеечные бабульки.

– А можно без виражей?

– Ты уже пятый раз возвращаешься из командировки раньше времени. Не знаю, что у тебя там с твоими полетами творится, но меня проверять не надо. Я не шлюха какая-нибудь.

– Ты что такое говоришь? – воскликнул Борис, поднявшись со стула. – Я же не виноват, что у инженеров произошел сбой и полеты отменили! Что же мне теперь отчитываться перед твоими старухами? И потом, откуда им знать, на какой срок меня посылают в командировку? Это же абсурд!

– Они все знают, не волнуйся.

Борис не волновался, было бы из-за чего. Он не бросился в бой, ушел в большую комнату, включил телевизор, усмехнулся: «Это называется, погуляли!» Человеком он был спокойным, ругаться не любил. И беды не ждал. И не понимал, почему вдруг взорвалась жена.

В тот вечер она ему карты не открыла и еще пять лет мучила себя и его глупыми, полными недомолвок разговорами. Она терпела. Ждала. Все эти пять лет он регулярно летал… в командировку на «Речку». Привозил оттуда арбузы, помидоры, рыбу, икру. Жили они хорошо в материальном смысле. Дети учились, болели редко. Ему – тридцать первый, ей – двадцать девятый. Детям – десять и семь. Почему бы не жить спокойно, без ругани, без нервотрепки?

Второй год шла война в Афганистане. Если говорить честно, Бориса туда не тянуло. Его постоянно тянуло на «Речку». Там проходили испытания машины будущего, техники будущего. Ему хотелось острых, но мирных ощущений. Сбивать, а тем более убивать он не хотел с Вьетнама.

Именно здесь, на «Речке», он поддался, сдался, дал одной местной бабенке возможность влюбиться в него по уши. Ничего удивительного. Да, с виду все было как обычно в этих краях, предпустынных. Местные женщины бросались на командировочных безоглядно, бесстрашно, как на амбразуру. Земля здешняя, захолустная, рожала их, невостребованных, женственных, для того, чтобы они дрались (именно дрались!) за свое право быть женщинами, иметь мужей, детей, дом.

Щедрая была здесь земля на женскую красоту. Но слишком скупой на бабье счастье. Ни одного конкурса красоты, ни одного знака внимания не подарила судьба местным женщинам, удивительным, на любой вкус. Не дарила и дарить не собиралась, подбрасывая, как ветки в костер, им командировочных из красивых городов Советского Союза. Нельзя сказать, что мужики командировочные были так себе, завалящие. Наоборот. Летчики все-таки, порода, кость. Да и среди инженерного корпуса можно было при желании найти кое-что. Пусть и Б. У., как говорится в подобных случаях, но на разживу пригодится. Кому-то на недельку-другую, а то и поболее того, а то и, чем степь не шутит, когда жена далеко, совсем притянуть, приворожить удастся. И не надо здесь морали разводить. Им-то, ихним женам, все сразу судьба отвалила: и мужья, и оклады, и командировочные, и пыльные, и летные, и фрукты да овощи, да икру, да еще мужнину гордость, повышенное, так сказать, местным климатом (читай – местными же красавицами) боевое настроение по возвращении в свои родные ухоженные квартиры. А им, степным бабам, чего? Не надо, не надо! Моральный кодекс они в школе тоже изучали и оценки за него получали, и пионерками, и комсомолками были – а то бы их подпустили к лучшей в мире технике. Да не в жисть бы не подпустили очень уж откровенных лахудр. Даже уборщицами в гостиницы не приняли бы. Даже в столовые, в местные магазины хлебом да солью торговать. Разрешили все ж. Оценили моральное состояние местных женщин, дали им шанс вкусить чуток жизни настоящей.

И как они его использовали, свой шанс единственный! Как вели-то они себя достойно в этой недостойной для красавиц женщин ситуации! бальзаков да мопассанов в эти края бы подбросить – такие бы романы они сочинили на радость всем читателям мира. Это, конечно, слишком уж фантастично. Какой писатель согласился бы во второй половине XX века рвануть на полгода-год в эту предпустынную дыру – упаси, Боже, Союз писателей! К тому же – воинская часть, особо засекреченная. Тут болтунам делать нечего. Любой генерал так скажет. И даже полковник. Пусти козла в огород. Он, писатель, конечно же, не козел, но все местные тайны разнюхает, да не военные, а житейские, самые взрывоопасные, да преувеличит все, на смех поднимет уважаемых людей. А какая польза будет с того смеха всей стране и ее обороноспособности? Да никакой.

Именно поэтому не написано было ни одной степной саги о здешних красавицах, о том, как они бились за судьбу свою женскую, как побеждали (обычно победы их были пирровыми, к сожалению для обеих воюющих сторон). Между прочим, победы степных воительниц никоим образом не ослабляли мощь и обороноспособность великой державы в целом, и в этом смысле их искусство побеждать представляет собой весьма полезный для теоретиков военного искусства материал. Сказано это не шутки ради, что можно легко и наглядно продемонстрировать, коротко обрисовав историю взаимоотношений Бориса Ивашкина с Валентиной Гончаровой, заведующей гостиничной столовой, где завтракал, обедал и ужинал командировочный состав.

Было в этой женщине что-то от птицы. Всегда в чистом белом халате и в белой же пилотке, аккуратная, как голубь, она появлялась в зале, уже заполненном людьми, медленно, по-лебединому проплывала между рядами столов, по-деловому осматривала зал и вдруг исчезала за витриной. На раздаче ее видели исключительно редко. Казалось, познакомиться с ней у Ивашкина, как и у других командировочных, не было никакой возможности. Да он и забывал о ней быстро, хотя, чего греха таить, увидев всякий раз ее в столовой, он испытывал греховное желание прижать эту чернобровую голубку к своей груди и поворковать с ней о том, о сем, о чем-нибудь. При этом, надо помнить, что бабником Ивашкин себя никогда не считал. Даже на последних курсах летного училища, когда, получив увольнительную, он с друзьями гордо выхаживал по парку провинциального города, слушая бахвальные речи своих однокурсников. Даже тогда, когда у него с Валентиной началось это самое воркование.

Читать дальше