Александр Торопцев - Охрана

– Это называется взлетел? – спросил абсолютно теперь равнодушный летчик.

– Хуже, чем мой в десятом классе, – доктор наук тоже был доволен и честно сказал: – А у тебя глаз верный.

– Спасибо, не жалуюсь. Эх, зря мы с тобой не поспорили! Я же видел, ты надеялся, что он взлетит. Ладно, поехали домой. С ним все ясно. Конструктор в школе плохо учился. Хуже, чем мы с тобой.

Они рассмеялись, но доктор технических наук все же вспомнил о деле:

– Ох, и устрою я им разгон! Сам, конечно, виноват, надо было хотя бы уж посмотреть внимательнее на эту, как ты говоришь, каракатицу. Стыдно, пойми.

– Он вам заплатил за расчеты?

– Боже упаси! Приятель попросил. У него с этим конструктором, прости Господи, гаражи друг на друга смотрят. Видит, человек мается, решил помочь. Кстати, этот летчик тоже во Вьетнаме бывал.

– Как его фамилия?

– Кочеров… или Кочергин. Он постарше тебя.

– Не помню таких фамилий… А все-таки зря не поспорили.

– Дался тебе этот спор. Мы и так можем выпить. Родственные души. Родились мы с тобой в небе.

– Нет, спасибо. Мне лучше не пить.

– Зависимость? – с пониманием спросил доктор и, мельком глянув на пассажира, сказал: – По тебе вроде не заметно.

– Потому и не заметно, что не пью. Между прочим, это и зависимостью-то назвать нельзя. Лирика сплошная. Иной раз в компании выпью и крепко, и все нормально. Утром, как стеклышко. А то вдруг… Жаль у нас в деревне фотоаппарата не было, я бы тебе показал свой первый самолет. Самолет, между прочим, а не каракатицу.

– Действительно, жаль! Всего доброго, Борис. Удачи!

– И тебе удачи! Намыль шею своим счетоводам, чтобы они русскую авиацию не позорили. До встречи!

Встречались они редко, здоровались уважительно, и начальник отделения частенько подумывал, сокрушаясь: «В былые-то времена взял бы его к себе в отделение. Какой у него инженерный нюх, какая интуиция. Дело бы ему!» Ивашкину он об этом ничего не говорил. Зачем зря травмировать человека.

В девяносто седьмом году на гаражной улице открылось небольшое предприятие по ремонту автомобилей, и Борис Ивашкин получил к пенсии еще один оклад плюс премии. Казалось, все у него наладилось.

Но через год, и опять в августе, все пошло вверх тормашками. Ивашкин, правда, не ощутил на себе силу дефолтной оплеухи, которую заехали сразу всему народу, но в предпоследний день сентября с ним случилось личное несчастье.

Попал он, хорошо по трезвой, в аварию, чудом человека не подцепил на обочине, увернулся от столба, но перевернулся пару раз и с несколькими переломами попал в Склиф. Машину он водил не хуже, чем самолет. Но там небо, а здесь плюгавая пузатая мелочь в богатых иномарках. Поди докажи им, что это они виноваты. Чудом удалось поладить, разошлись с миром, каждый остался при своих интересах. Но для них три-четыре тысячи зеленых на ремонт это тьфу, а ему, чтобы свою восстановить, три-четыре месяца горбатиться надо по полной программе. Сначала, правда, вылечиться бы неплохо.

Два месяца ушло на лечение. Два месяца осени девяносто восьмого года. А там и зима началась, ранняя, холодная, и он понял, что с заработками стало хуже, совсем худо. Федор Бакулин выручил, две машины в ту зиму подкинул ему для ремонта, а в начале июня сказал: «Наконец-то удалось найти для тебя место!»

И он пришел в контору на должность инспектора охраны с окладом почти в сто пятьдесят долларов и с возможностью в летние месяцы прихватить к своим десяти еще две-три смены, а то и все пять. Прекрасная возможность почувствовать себя настоящим пенсионером. Двое суток в конторе и четверо суток дома. Хоть спи, хоть пляши, хоть мемуары пиши, хоть самолетики конструируй. Чем не жизнь пенсионерская?!

В конторе бывшего летчика не приняли. Чужаком он здесь стал, чужаком. Не потому что по призванию был он человеком неба, «на небе родился», как сказал об этом доктор технических наук, не потому что летал он, да еще как летал, да воевал, да ордена имеет боевые, не потому что в запоях иной раз душу изводил (Бакулин никому об этом ни слова), не потому что басовитым на голос был и очень по этой причине важным – и к этой его особенности привыкли бы люди-охранники. Какая-то иная была причина. Не привыкли к нему люди. Бывшие не привыкли к бывшему. Две недели, шестую смену дежурил он – как белая ворона.

Обычно охранники встречали новых бытовыми разговорами. Где служил, где жил, сколько детей, чем они занимаются? Ни к чему не обязывающая болтовня у стойки хорошо подгоняла время, особенно после того, как Бакулин, совсем очумев от долгой и напряженной борьбы с Сергеем Воронковым, запретил охранникам читать на посту газеты, решать кроссворды. Бывшие офицеры, ушлые мужики, служилые люди, конечно же, и газеты читали, и кроссворды решали, но по-тихому, не открыто, ловко пряча под журналы листы, когда в холле появлялся начальник, и встречая его отрешенным и этаким бестолково-преданным взглядом. Бакулину нравилась эта тупая имитация преданности и бестолковости. Он привык за двадцать семь лет службы именно к этой преданности и бестолковости. Все были довольны. Грустил лишь Борис Ивашкин. Слишком мало жизненного пространства было для него здесь в большом холле солидной государственной фирмы. Слишком мало, нет, здесь совсем не было неба, которому он служил, которое его понимало, которое он понимал. В жизни с ним такого не случалось, чтобы в течение часа, а то и двух-трех он неба не видел. Люди-то ладно. Не приняли – примут еще. А не примут – не велика потеря. Ему с ними детей не крестить. И не летать с ними.

Да и не страдал он никогда от отсутствия общения. Друзей у него было немного. Троих он потерял на войнах, одного на «Речке», об этом сказ особый. А деревенских пацанов он и забыл уже, может быть потому, что и там, в начале жизни, в глухой рязанской деревушке его тянуло больше к небу, чем к людям.

Вечером, светлым и нешумным, ушли слесари. Он закрыл за ними калитку, остался у раскрытых дверей курить. Появился, как с луны свалился, всегда бравый Польский. Ни в одном глазу. Надежный был бы техник. Но не стал.

– На объекте никого не осталось? – спросил он, некурящий.

– Только-только слесарей отпустил, больше никого нет.

– Что ж, тогда ступай домой. Сегодня твоя очередь. Контрольный звонок завтра утром не забудь сделать. На всякий пожарный.

– Будет сделано. – Борис Ивашкин вразвалочку отправился в комнату отдыха переодеваться. «И здесь нет неба, – подумал. – Что за землерои строили эти дома? С ума же сойти можно. Бетон, кирпич да стекло. Да асфальт, просоленный, побелевший».

Громко хлюпая, Сергей допивал чай. Допил, вымыл посуду. Из-за вежливости сказал:

– Домой? А что, хорошо. Еще на пруд можно успеть. Вода-то сейчас теплая! – И пошел на пост.