Уинстон Черчилль - Саврола

У Савролы выдался трудный и беспокойный день. Он встретился со своими соратниками, отдал приказы, усмирил непокорных, поддержал слабых и вдохновил робких и жалких. В течение всего дня к нему поступали сообщения и доклады о поведении солдат. Отправка гвардейцев и отказ бригады поддержки маршировать были одинаково приятными событиями. Тайный заговор уже был известен такому большому числу людей, что он сомневался в возможности скрыть его от агентов правительства. Обдумывая каждое событие, он понимал, что настал критический момент. Весь замысловатый план, который он долго разрабатывал, был приведен в исполнение. Напряжение было невероятным, но наконец все подготовительные мероприятия были завершены, и все силы революционной партии были направлены на завершающий этап борьбы. Годой, Рено и другие собрались в здании мэрии, где утром было объявлено о назначении временного правительства. Море, которому непосредственно было поручено призвать народ взяться за оружие, проинструктировал своих помощников у себя дома и отдал распоряжение об отправке воззвания. Все было готово. Лидер, от которого зависело все, чей мозг рождал великие идеи и чья душа вдохновляла людей на подвиги во имя великих, пока еще тайных целей, снова сел, откинувшись в кресле. Ему хотелось хотя бы несколько минут отдохнуть и вновь обдумать свои планы, найти какие-то упущения, да и просто успокоить свои нервы.

За каминной решеткой догорал огонь, все еще достаточно яркий, а повсюду вокруг был разбросан пепел от сгоревшей бумаги. В течение часа он разжигал огонь. Один этап его жизни был закончен. За ним мог бы последовать другой этап, но ему хотелось уничтожить все, что было связано с первым. Письма от друзей, теперь уже умерших или покинувших его; поздравительные и хвалебные письма, которые вдохновляли его юношеские амбиции; письма от выдающихся людей и некоторые от красивых женщин — им всем была уготована общая судьба. Почему он должен сохранять эти записи для любопытных глаз безжалостных потомков? Если он погибнет, вероятно, мир забудет о нем. Если он останется жив, его жизнь будет представлять интерес для историка. Единственная записка, оставшаяся после полного уничтожения всех посланий, лежала на столе рядом с ним. Ее прислала Люсиль вместе с приглашением на правительственный бал. Это было единственное послание, которое он когда-либо получал от нее.

Когда он держал ее пальцами, его мысли унеслись от тягот реальной жизни к ее родственной душе и очаровательному лицу. Этот эпизод тоже закончился. Между ними стоял барьер. Каким бы ни был результат восстания, она была потеряна для него, если не… Его одолевали предчувствия чего-то ужасного, непоправимого, даже преступного. И тогда душа его содрогнулась, как вздрагивает рука человека, по неосторожности прикоснувшись к чему-то отвратительному. Это были страшные грехи, грехи против блага человечества, против сущности самой жизни, проклятие которой будет преследовать даже после смерти. Избавиться от этого проклятия можно было только в результате уничтожения жизни. Он люто ненавидел Молару. И ему уже не хотелось скрывать от самого себя причину этой ненависти. И при воспоминании об этой причине душа его стала спокойнее. Увидит ли он ее когда-нибудь? Даже звук ее имени был приятен для него. «Люсиль», — печально прошептал он про себя.

Вдруг в коридоре послышались стремительные шаги. Дверь открылась, и она появилась перед ним. Саврола застыл в безмолвном изумлении.

Люсиль выглядела очень взволнованной. Ее задача была очень сложной. На самом деле она не знала, что у нее было на уме, и не хотела знать об этом. Она старалась помочь своему мужу, как говорила она сама себе. Но слова, которые она произносила, не были искренними.

— Я пришла сказать вам, что не выдала вашу тайну.

— Я знаю об этом, я даже не беспокоился, — ответил Саврола.

— Откуда вы знаете?

— Потому что меня все еще не арестовали.

— Пока нет, но он что-то подозревает.

— Подозревает что?

— То, что вы устраиваете заговор против республики.

— Ну, это не так страшно! — воскликнул Саврола с глубоким облегчением. — У него нет доказательств.

— Завтра он может их получить.

— Завтра будет слишком поздно.

— Слишком поздно?

— Да, — сказал Саврола, — игра начинается сегодня вечером. — Он вытащил часы. Они показывали без четверти одиннадцать. — В 12 часов вы услышите звон набатных колоколов. Присядьте, и давайте поговорим.

Люсиль села чисто механически.

— Вы любите меня, — сказал он спокойным голосом, бесстрашно глядя на нее, словно их отношения были связаны только с психологической проблемой. — И я люблю вас.

Она ничего не ответила.

И тогда он продолжал:

— Но мы должны расстаться. В этом мире мы так разделены, и я не знаю, как уничтожить этот барьер. Но я буду думать о вас в течение всей моей жизни. Ни одна женщина не сможет когда-либо заполнить эту пустоту. У меня есть амбиции. Они всегда были, но я не должен узнать любовь, иначе я почувствую раздражение и отчаяние. Я отброшу ее от себя, и тогда мои чувства станут такими же безжизненными, как эти сгоревшие письма. А вы — вы забудете обо мне? Возможно, я буду убит лишь через несколько часов. Если это случится, не позволяйте себе оплакивать меня. Мне не нужно, чтобы помнили, каким я был. Если я сделал наш мир счастливее, веселее, комфортнее, пусть люди вспомнят о моих делах. Если я высказал какую-то ценную мысль, которая, несмотря на превратности нашего существования, может сделать жизнь ярче, а смерть менее печальной, тогда пусть они скажут: «Он сказал это или он сделал так». Забудьте о человеке. Возможно, следует помнить о его работе. Также помните, что во вселенной, полной загадок и тайн, вы встретили единственную родственную душу. И тогда забудьте обо всем. Вам поможет ваша религия. Ждите момента, когда все забудется. Живите и не думайте о прошлом. Вы можете это сделать?

— Никогда! — страстно воскликнула она. — Я никогда не забуду вас!

— Мы всего лишь жалкие философы, — сказал он. — Мука и любовь побеждают нас и все наши теории. Мы не можем управлять собой и нашими чувствами.

— А почему мы должны пытаться это делать? — прошептала она, глядя на него безумными глазами.

Он увидел этот взгляд и задрожал. Затем в каком-то неистовом порыве он воскликнул:

— Боже мой, как я люблю вас!

И, прежде чем она могла опомниться и принять какое-то решение, их губы уже слились в страстном поцелуе.

Вдруг кто-то повернул ручку двери. Они отпрянули друг от друга. Распахнулась дверь, и в комнате появился президент. Он был в будничной одежде и держал правую руку за спиной, словно что-то прятал. Следом за ним из темного коридора появился Мигуэль.