Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай)

Это была его любимая песня. Аганя уж не стеснялась в своём красивом белом платье и в выходные надевала его: да оно и перестало казаться невидалью, многие оделись в шёлк и крепдешин.

Подсаливал Ясное море жизнь, срывал людей в пляс, не давая надолго впадать в мечтательные вздохи. Андрюша подыгрывал. Улучал время, и отвердевшим голосом снова пел о любви.

Каждый чувствовал: ни про жизнь их, ни про любовь, какая здесь у них только и может быть, конечно, книг ещё не написано.

Скоро напала северная летняя жара, с комарьём, мошкой и солнцепёком. Земля просохла, стала клочковатой, чешуйчатой, потом как бы зашелушилась под сапогами, копытами, колёсами, а потом, будто специально к якутскому празднику встречи лета утрамбовалась в гладкую ровную площадку. Про Ысыах многие здесь слышали впервые. Но кому из мужчин не хотелось помериться силой и сноровкой? Боролись и на якутский манер — до первого касания земли, и на русский, укладывая противника на обе лопатки. Перетягивали палку и давились на руках. Но особый азарт был вокруг гири: иные намотали себе руки так, что по нескольку дней у них от плеч висели плети, потеряв всякую работоспособность. Но зато как славно услышать одобряющие возгласы и жаркое хлопанье в ладоши, заполучить взгляд той, из-за которой и пластался! И уже по другому, податливее и нежнее, словно обтекая тебя всего, она пойдёт с тобой, таким героическим, в танец: вальс ли это, танго, пляска или хоровод!

Всем праздником заправлял Андрюша, но там, где пели и танцевали, он просто верховодил. Тем более, что многие из молодых русских стремительно кружили в вальсе, отплясывали, чеканя дробь и выделывая коленца. Но уже мало кто умел водить хороводы, выстраивать «ручейки» и «терема». Ведь это был до поры сорванный со своего вековечного посева люд, из корневых лунок своих, перекати-поле, бродяги, ставшие ими от судьбы, война ли ее виной иль «кулацкая» доля. Якутский паренек еще знал, как венком сплетается ехор — он же хоровод, если по-русски. Зазывал он и в горячий, сердцем бьющийся осуохай. Заводящий здесь выдавал строку — сочинял на ходу, рассказывая о себе и о каждом в круге, в голосе его слышалась верховая скачка, — и все в лад вторили ему, то стремительно сбиваясь спаянным кольцом в центре, то разлетаясь на ширину крепко сцепленных рук. По-русски это называлось: «Танец единения душ.»

Аганя смутно, из младенческого детства, припоминала, что и русские в деревне её отца танцевали похоже. Может быть, чуть медленнее, протяжнее, но также сходились округлым подсолнухом и расходились его листами, сближались солнышком и распадались его лучами. Да и вся жизнь, которую они, искатели и строители нового, молодые энтузиасты, обретали, будто бы уже была, она её смутно, но знала, видела. Успела застать. Память все настойчивее вызволяла склад похожего минувшего: как миром ходили на поле, собирали урожай, молотили зерно, как возвращались с песнями. Как и они теперь, в строящейся новой жизни.

Алмазной виделись в том времени — три круга. Один — праздничный, как каравай, круг вечерок и хороводов; другой — всё более углубляющаяся оспина в земле, делающаяся рудным карьером. И третий — круг, по которому все были связаны работой: одни добывали, выскабливали из земного дупла кимберлит, другие — везли на фабрику, третьи долбили руду и мельчили, просеивали, чтобы в конечном счёте из «отсаженного продукта» в цехе доводки были отобраны в чистоте своей маленькие прозрачные кристаллики. Земные, «невидимые миру слёзы». Самый твердый — «неодолимый» — минерал. Самый ценный и самый простой. Как правда.

В завершение всего, будто через игольное ушко пропущенные, кристаллики — итоги общего круглосуточного труда — поступали в лабораторию, где и работала Аганя. А вместе с ней стал работать и Андрюша: то ли он так нацелился на безмужнюю бабу с ребенком, будто других мало, то ли не лежала у него душа к карьеру после виденного или примнившегося.

— А ты не придумал тогда, с княжной? — допытывалась Аганя.

— Как бы я придумал? — сразу начинал выходить из себя Андрюша. — До сих пор перед людьми…

— Так ты её все-таки видел?

— Не знаю теперь сам. Экскаваторщик меня оставил одного: я при нём-то, в учениках, ловко работал. А без него… Сам не пойму, как такое могло причудиться?

— А лицо какое у неё было?

— Лицо?

— Ты говорил — русское?

— Русское. — Смотрел парень на Аганю как тогда, в карьере.

— А какое? На кого похожа — можешь описать?

— Не знаю, не помню я. Русское, да и всё, — краснел Андрюша. — Ну, что ты, опять, говорю же, причудилось!..

Агане очень хотелось спросить прямо: похожа ли была «княжна» на неё, но почему-то не решалась. Так и не спросила. Причудиться, действительно, могло.

В тот год, когда встало на поток производство, легендой ходила история о том, как Первый секретарь Якутского обкома партии Семён Захарович Борисов в обыкновенном портфеле привёз и принёс для наглядного отчета главе государства Никите Сергеевичу Хрущеву первые мирнинские алмазы. Об этом рассказывали друг другу по секрету, с большой доверительностью, не переставая удивляться. Ведь Москва-то, она — ого-го! Там палец в рот не клади — побывшие в столице северяне, как правило, возвращались с вывернутыми карманами. Что не мешало взахлёб восторгаться метро с движущимися ступеньками — эскалаторами — «стоишь, а лесенка тебя сама поднимает!», Большим театром, Мавзолеем и ВДНХ! И вот, с портфельчиком-то, в котором… на миллионы! А представлялось-то, что Семён Захарович, так же на метро, с пересадками, попутно прикупив в «Детском мире» подарков для детишек, со всем этим, зажав под мышками, — к главе государства! А ведь там, в Москве-то, в переходах этих, там не только наши жулики, там тебе, может, и английская разведка, и американцы не дремлют… Словом, дошел товарищ Борисов до самого Никиты Сергеевича, и алмазики ему — фш-шить — на стол!..

И никого не удивляло, когда, закончив смену, Аганя или Андрюша брали мешочек с алмазами, садились на лошадку, и ехали двадцать верст до аэродрома: до ближайшей взлётной площадки. В полном одиночестве, если не считать, что лошадь, тоже душа живая. По пустынным местам. С пистолетом, правда, системы «наган». Знай себе, погоняй!

Алмазная впервые отметила, что это может быть удивительным, когда к ней стали приходить разные люди с расспросами о прошлом. «С целым состоянием в мешочке?» — неизменно улыбались они и круглили глаза.