Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай)

На шуточный лад рванул меха аккордеона Ясное море. Как завзятый подручный вечёрок и танцев, он угадал, что приспела этому пора.

Он восседал на «пене» — большой железной волокуше — которую тянул, возглавляя поход, трактор. Там, на «пене» — ехали дети, присаживались передохнуть уставшие женщины да молодые специалисты, без привычки натершие ноги.

— А где мой чемодан? — спохватилась рядом с ним щекастенькая девчушка, одетая, как на театр. — Где чемодан?! Там же диплом!

Стали искать, оглядываться. Чемодана не было. Гармонист сообразил. Поставил инструмент, побежал обратно. Вернулся с чемоданом, из которого ручьями текла вода — парень подобрал его в ледянистой луже, которую люди обошли стороной, а «пена» проехала прямо.

Девушка достала из чемодана мокрые красные корочки диплома и залилась колокольчиком:

— Едет молодой специалист с подмоченной репутацией!

Грянул Ясное Море, нацеливая людей на торжественный лад. Цель была близка: впереди показались палатки и уже поднимающиеся стены обогатительной фабрики.

Людской единый порыв, его неостановимый ход Агане казался похожим на движение подземной магмы, про которое рассказал Андрей Бобков. Магмы, поднявшей из земных глубин на поверхность, в доступные человеку земные слои, редкие кристаллики. Люди шли, клинили дикую, по всем меркам, непригодную для жилья, природу. Ноги их вязли в топи, а души летели далеко впереди, в заоблачной небесной сини. Пробивались кипучим потоком в новую жизнь. Не на словах, а на деле, не в мечтах, а реально, не в будущем, а сегодня, сию секунду.

Алмазной потом так виделось это движение: не прямым, а будто восходящим по касательной к земле — люди уплывали по лучам восходящего солнца, как бы примагничиваемые им.

Загудели трактора, зарычали бульдозеры, экскаватор, подрагивая от напряжения, вгрызался и вычерпывал ковшом грунт.

— Там древнее захоронение! — прибежал молодой экскаваторщик, которого все знали, как гармониста. — Эвенкийская княжна, с русским лицом!

Он работал затемно, копнул — и в свете фар увидел могилу. «Княжна» лежала, как живая, разодетая в меха и серебро.

Люди кинулись смотреть. Прибежали — действительно, выемка какая-то в породе есть, ракушкой такой. Но никакой княжны в ней нет.

— Ушла! — решил парень.

И посмотрел на Аганю, просияв в оторопи белым азиатским лицом. Будто узнал в ней эту самую исчезнувшую из могилы княжну. И все за ним посмотрели на неё. Аганя внезапно почувствовала себя распознанной, даже усомнилась: а не лежала ли она на самом деле в этой земной ячейке? И ясно увидела уходящую эвенкийскую княжну. Та оглянулась — её, Аганиным, лицом, — и скрылась в тайге.

Под старость Алмазная так себя и стала понимать, как уже лежавшую в этой земле.

— Это хранительница! — оглушённо проговорил экскаваторщик. — Мы её раскопали, и она ушла.

— Так, — делово потёр ладони подоспевший Бернштейн. — Почему ты решил, что это эвенкийская княжна?

— По одежде! Эвенкийская одежда! Богато украшенная!

— А лицо у неё, говоришь, русское?

— Русское!

Парень опять странно посмотрел на Аганю.

— А разве так может быть?

— Я и сам удивился! Почему, думаю, лицо русское? — он был, конечно, не в себе, этот парень.

— Ну, допустим. Только ведь эвенки — в землю не хоронили. Им такое в голову придти не могло. Для них землю трогать — самый большой грех.

— Вот мы тронули, она и ушла.

— А ты, дружочек, часом не того, — принюхался Бернштейн под общие нестройные смешки.

— Это после бритья, «Тройной одеколон».

— Ну, это мы знаем, — переводил всё в шутку Григорий Хаимович. — Он и до бритья хорош, и после бритья…

— Да нет, что вы, я вообще не пью.

— Словом, порешим так. На гармони у тебя куда лучше получается. Гармонист, товарищи, он и есть гармонист!

Долгий взгляд парня, который он в очередной раз бросил на Аганю, скоро тоже нашёл для неё более реальное объяснение.

Коренное месторождение угораздило прорезаться средь топи. И народ не на шутку поговаривал, что алмазы, видать, заводятся от сырости. А после половодья, дождей пятачок людского обитания превращался в вязкую кашу, и звук «чва» сопутствовал конному и пешему. Если же он не раздавался, то — верное дело — сапог пешего остался в грязи. Человек проделывал чудеса ловкости, чтобы обуть его обратно, удерживаясь на одной ноге, а другой, отшагивая назад и пытаясь угодить точно в раструб голенища. Люди во всём жили взаимовыручкой, и к распластавшемуся журавлём «одноножке» спешил первый встречный, пособлял — и тут же терял с ноги свой сапог. Теперь второй шёл на выручку, и при близком рассмотрении обнаруживалось, что у «журавушки» — длинная коса, а у «встречного» — удалые усы. Они держались друг за друга, балансируя, и радовались обстоятельствам, которые просто не позволяли им расцепиться.

Так однажды зависла и Аганя, оглядываясь и приноравливаясь шагать взад пятки. «Чпок» — кто-то вытащил её сапог, натянул на ногу. И сам замахал портянкой в воздухе. Она подала руку — напортив, пряменький и счастливый, стоял незадачливый экскаваторщик-гармонист. Она знала: звали его Андрюша.

— Ты меня не помнишь? — просиял он.

— Не пойму, ты о чём? — она подумала о случае с «эвенкийской княжной».

— Ты в нашу деревню приезжала. К родне. К Тереховым.

И в лице парня тотчас проступил мальчишка, натягивающий тетиву лука.

— Ой, ой! — запричитала Аганя. — А что ж ты молчал? Почему сразу не подошел?

— К тебе подойдешь! Как посмотришь, так мурашки по коже.

— Разве я так смотрю? — удивилась Аганя. — Я, вроде, обычно смотрю.

— Ну да, обычно. Я сколько раз: хочу подойти, похожу, похожу, и мимо. Самое интересное, подойти я к тебе давно хотел, — признался Андрюша. — А узнал тоже не сразу. Вот только: там, на вскрыше. Ты как подбежала, посмотрела так — я гляжу: та самая девчонка, которая к нам приезжала!

— Это когда ты княжну откопал? — улыбнулась Аганя.

— Да что вы все ко мне с этой княжной. Ну, примерещилось, темно же!

— А ты сам-то из деревни давно?

— Я уж училище закончил…

Вечерами и по воскресеньям вокруг Андрея и его гармони собирались люди. Приходили в чистом: сначала меж палаток и рабочими местами потянулись тропки из набросанных жердей, а потом стали появляться и дощатые тротуары. На дождь и снег была клуб-палатка, а на погожий день — деревянный настил.

Гармонист пробегался пальцами по ладам, ловил верный звук, склонял голову на бочок, уводил бусинки зрачков в сторону, в уголки глаз, словно плывущих по белому лицу двумя уточками, пел.