Миколас Слуцкис - На исходе дня

Впереди что-то случилось — слишком быстро летевшее такси занесло на тротуар. Влада остановилась.

— Эврика! Тысяча и один световой год! — Я сжал ее плечи и рывком повернул к себе, вероятно, слишком резко и неожиданно, так как она чуть не заорала Несколько мгновений, открыв рот, боролась с желанием крикнуть и, уже узнав, оттолкнуть — причин было предостаточно: и чуть не задевшая, проскользнувшая мимо машина, и рывок сильных рук. Но вот ресницы распахиваются, глаза расширяются изнутри, и лицо не кажется уже белесым пятном — его до неузнаваемости меняет радость. Туманная пухлость рассеивается, хотя не исчезает полностью, но сами глаза уже сияют и ласкают, словно не кончилась первая наша ночь или торчим мы в уголке пивного бара, я прихлебываю холодную живительную влагу, а она тянет руку к моей шее. Ничего в мире не произошло, а если свирепствуют где-то невзгоды — скажем, в Бангладеш, где разливы рек сносят человеческое жилье, или в нарсуде какого-то района, где юные хулиганы после очередной драки понимают вдруг, что стали убийцами, — то нам с ней от этого ни жарко ни холодно. Влада счастлива: ее Ригас жив-здоров, отыскался, ведь не надеялась не только шагать рядом — увидеть. Конечно, она понимает, не от безумной тоски схватил я ее в объятия. Встречаясь с ней, не мог отделаться от впечатления, что берет она лишь столько, сколько ей нужно, не обращая внимания на мои недостатки и туманные намерения. Эта избирательность плохо согласовывалась с ограниченным ее разумом… но что было, то сплыло, теперь и мне и ей будет все равно! Нет, подозревать Владу в лицемерии я не имел права — разве предосудительна радость при встрече после долгой разлуки? Сложись обстоятельства благоприятней, сам радовался бы. Ведь малейшее прикосновение даже не к телу ее — к одежде, волосам, — ее дыхание вызывает восторженный озноб. И все-таки этот коктейль из радости и кротости бесит. А может, я жертва мистификации? Может, просто шантажируют меня ее старшие и более хитрые подружки, сговорившись мстить сильному полу за все его пакости? Может, никакого «ребеночка» вовсе и нету?

— Ах, Ригас, мой Ригутис! — Влада продолжала ласкать меня глазами, а я копался в ней, как отец в лежащем на операционном столе пациенте… Искал доказательств вины, будто украла она что-то. Мешки под глазами, желтоватые пятнышки на лбу… гм, и раньше было там полно веснушек. Шарил, точно в чужом шкафу, выхватывал одну за другой какие-то ненужные вещицы и отбрасывал прочь. Беременность я представлял себе в виде большого торчащего живота. Отступил на шаг, покосился на ее живот. Немножко выпирает из-под блузки. Так он всегда несколько выдавался — разве забудешь, как скользила ладонь по его нежно-округлому холму? Влада ничего не скрывала, когда я раздевал ее глазами, даже десен не прятала уступчиво улыбалась, вздернув верхнюю губку.

— Может, пойдем куда-нибудь? — Раздраженный безуспешным осмотром, я одернул на ней блузку. Не доверял ни телу ее, искусно прячущему «ребеночка», ни руке, которая, казалось, если сжать ее покрепче, растает — так истосковалась.

— Не могу, Ригас, не сердись.

— Вот как? И давно… не можешь?

— Что? — Влада не поняла. — По делам иду.

— А мне с тобой нельзя?

— Не советую.

— Ха! — Я презрительно хмыкнул ну уж, легко она от меня не избавится. — Свидание?

— Почти.

— Значит, не только со мною шлялась? От одного лишь предположения, будто меж нами может вклиниться кто-то третий, я внутренне задрожал вместо того, чтобы возликовать. На мгновение перед глазами даже возник заместитель — тупая морда, смахивающая на Виктораса.

— Что ты сказал? — Остановили ее не слова — тон.

— А что слышала!

— Чудишь ты, Ригас. Разные бывают свидания. — Улыбка пропала. — Когда долго не видишь человека, бог знает что выдумывать начинаешь. А люди не меняются. Только стареют.

— Он что, старый?

— Какое это имеет значение? Я в больницу иду.

— Зачем? — Что угодно воображал, кроме больницы, а следовало предусмотреть и такой ход. Почему бы не навестить ей моего предка, чьи моральные убеждения вполне соответствуют ее примитивному мышлению? Разжалобить слезами… Старые, как мир, правила игры… Схватил Владу за плечи, но на нас уставился какой-то здоровяк с апостольской бородой. Видел его как-то в больнице у отца. Ординатор. Ни к чему свидетели. Потащил ее в скверик, усадил на перевернутый мусорный ящик.

— Пусти! Больного иду проведать.

— Какого еще больного?

— Ты его не знаешь.

— Подождет. Надеюсь, не умирает?

Влада вдруг отшатнулась от моей оскаленной пасти.

— Ты же добрый, Ригас! Зачем злым притворяешься?

— А что я такого сказал?

— Ничего.

— Уж не к моему ли отцу топаешь? — Снова силком усадил ее на ящик, припер коленом, чтобы не сбежала.

— К своему.

— Врешь!

— Лежит после операции.

— Твой отец? И не говорила никогда?

— Не думала, что тебе будет интересно… У меня и брат есть. Зигмас, Зигмундас. — И она принялась перечислять имена всяких своих родственников. До сих пор мне до них дела не было, а теперь придется избегать, как врагов и свидетелей.

— Твоего брата — Зигмас?.. — Брат почему-то врезался в память отдельно от других, словно я позавидовал, что у него есть сестра. — Зигмас… Постой, Зигмас? Где я недавно слышал это имя?

— Он студент. На физмате. Физик. — И вздохнула. — Горбатенький.

— Что-что? — меня передернуло.

— Горб у него. В детстве позвоночник повредил.

— Горб? — А ведь я знал, что есть Зигмас и есть горб. Но откуда? Кто мне сказал? — И физику изучает?

— Даже слепые учатся.

Умиляла смелость, с которой Влада встала на защиту своего богом обиженного братца, но к нему, горбатому, жалости я не испытывал — скорее враждебность, как ко всему, что уводило со сверкающих огнями проспектов в темные закоулки, где лестничные клетки пропахли кошками. Да и не собирался я занимать свои мысли этим несчастным горбуном! Мне захотелось стереть его образ, словно неудачный набросок с белого ватмана, и не нашел я ничего лучшего, как вызвать в памяти стройную фигурку Сальве.

— Родственников у тебя навалом! А подруги? С Сальвинией-то дружишь? Вы ведь давно знакомы…

— Она не любит с девчонками… и я не очень.

— Значит, кое-что общее. Разве этого недостаточно для дружбы?

— Раньше хватало. — Влада стремилась не вмешивать посторонних в свои дела, мне бы радоваться, а я заподозрил подвох.

— А теперь?

— Спроси у нее.

— Ишь, какой ящичек с секретами! А мужа еще не завела? Глядишь, в один прекрасный день похвастаешь — замуж выскочила!

— Пока не выскочила. — Влада помолчала, как бы отходя от предшествующего, не очень серьезного разговора. — У меня будет ребенок!

— Спятила? — Я прижал ее к себе, она охнула, пытаясь освободиться.