Матей Вишнек - Господин К. на воле

Началась большая слежка. Испытующие глаза распространились повсюду. Испытующие глаза видели все. Когда зэки выходили за ворота тюрьмы, испытующие глаза были тут как тут. На каждом повороте дороги — несколько десятков испытующих глаз. Над каждым зэком витал испытующий глаз. Каждого охранника провожал испытующий глаз. Куда вели зэков на работу? Испытующие глаза знали все. Дорога шла через лес? Испытующие глаза знали каждое дерево в лесу. Испытующие глаза жадно глотали все.

Нельзя было терять время. Не так-то просто было похитить зэка и подменить его беглым. Тут вам и охрана. Тут вам и оружие. Тут вам и сами зэки. Тут вам и открытое поле, где действия исключались. Колонны зэков перемещались в образцовом порядке. За местом работы надзирали неусыпно.

И зэки, сами зэки, стали злые, как собаки. Никто не хотел, чтобы его подменили в зимнее время. В последние годы наметилось определенное сопротивление зэков похищениям, приходящимся на плохую погоду. Они не хотели, чтобы их похищали в плохую погоду. Не хотели ничего слушать. Им было плевать на все. Они тоже организовали команды по взаимному надзору. Случались даже такие безрадостные казусы, когда некоторые практически отказывались выходить на волю. Эти некоторые бились, как звери, до последнего.

Вечер за вечером самые светлые умы намечали планы. Умы почти что свихнувшиеся каждый раз говорили: давайте, давайте. Светлые умы выдвигали все новые и новые планы, хитроумные комбинации, истинные перлы находчивости и расчета. Давайте же начинать, кричали почти что свихнувшиеся умы.

Самые светлые умы приготовили веревки и кляпы для тех, кого предстояло освободить. Для них отвели один из заброшенных подвалов. Организовали караульную службу на ту неделю, в течение которой, самое меньшее, как сочли светлые умы, будет продолжаться ассимиляция.

Испытующие глаза начали терять терпение. Умы думали все быстрее и быстрее. Голоса озлоблялись донельзя. Накопили жирку-то, говорили голоса, когда испытующие глаза мерили взглядом зэков, ведомых на работу. Во щекастые, говорили голоса. Во мордатые, а ручки-то — нежные, розовые. А башмаки, а спецовки, шушукались голоса. А смирные-то какие, а какие старательные, а как слушаются охранников, брюзжали голоса. В какую скотину превратились, от сна прямо опухли, ни о чем думать не надо, не унимались голоса. Голоса же самые разумные добавляли: с ними будет трудно, они не примут вот так, сразу, свободу, не поймут. Где им. И говорили еще: хорошо им промыли мозги, это же насекомые, это же автоматы для потребления хлеба, мы не должны знать жалости.

Первым попался худощавый зэк с высоким лбом.

«О нет», — сказал он себе, оказавшись связанным, с кляпом во рту, без спецовки и без башмаков.

«Вот гады», — подумал второй.

«Господи, опять?», — подумал третий.

«Что это, что это, что это», — битый час повторял четвертый.

«Это несправедливо», — подумал пятый.

Шестой хохотал — даже в те минуты, когда его вязали, и не унимался еще долго, будучи уже связан.

Седьмой ничего не подумал, потому что потерял сознание, когда его ударили по затылку.

«Наконец-то», — подумал восьмой.

«Убивают», — подумал девятый.

А десятый на самом деле умер, задохнувшись от страха и от кляпа, через несколько минут после того, как был брошен в подвал, туда, где его сознанию предстояло освободиться.

В один из дней, возвращаясь с хлебозавода, Козеф Й. обнаружил, что корчма господина Бруно исчезла. Он испуганно огляделся, подумав, что, может быть, сбился с пути. Но нет, вид улицы был тот же. Все было на своих местах, кроме корчмы. А на месте корчмы осталась только взрыхленная земля, наспех разровненная, как будто кто-то хотел прикрыть какое-то постыдное деяние.

— Они поставят другую, — сказал ему старичок, хромой на одну ногу, который непонятно почему торчал посреди перекрестка.

Несколько дней спустя, когда Козеф Й. обнаружил, что на главной улице снесли целый ряд домов, старичок, хромой на одну ногу, сказал ему то же самое: «Они поставят другие».

— Где? — спросил Козеф Й., и старичок, хромой на одну ногу, ответил: «А там, подальше». Й поскольку еще пять-шесть старичков окружили их кольцом, старичок, хромой на одну ногу, попросил у них подтверждения. «Точно?» — сказал он, и старичок по имени Адам ответил от имени всех: «Точно, поставят другие».

Когда вся главная улица превратилась в полосу свежевзрыхленной земли, Козеф Й. снова подошел к старичкам, числом около десяти, которые жались друг к другу посреди перекрестка. «Хе-хе», — сказал один, и остальные прыснули со смеху. Козеф Й. не понял, что именно так рассмешило старичков. Он хотел было что-то у них спросить, но старичок, хромой на одну ногу, опередил его, отрезав: «Они построят другое».

— Что? — спросил Козеф Й., и старичок, хромой на одну ногу, ответил: «Другую улицу».

— Когда? — спросил Козеф Й., и старичок, хромой на одну ногу, обернулся к другим старичкам, как будто хотел с ними посоветоваться.

— Как только, так сразу, — ответил, как бы от имени всех, старичок, обыкновенно кладущий руку на плечо тех, с кем говорил.

По мере того как разрушали дома, все больше старичков, неизвестно откуда взявшихся, толклось на перекрестке. Козеф Й. видел их в каждый свой приезд, оживленных, улыбчивых, переговаривающихся шепотом. Он узнал, что неподалеку от города строится новый город.

— Новый город? — вскричал Козеф Й.

— Да-да, — ответил старичок Адам, — новый, замечательный, большой город.

Никто из старичков не мог, к сожалению, уточнить, в какой примерно стороне от старого города строился новый город. Козеф Й. спросил их, видно ли отсюда, из старого города, новый город. Старички шепотом заспорили. Некоторые считали, что новый город виден, а другие считали, что новый город не виден. Козеф Й. счел, что старички умалишенные, и много дней ничего у них не спрашивал. Между тем исчезли и другие улицы и были разрушены камнехранилище, архивные палаты и пожарная станция. Старички теперь заполонили весь перекресток. Издали, в своих широченных пальто, они напоминали колонию голодных крабов, выползших из своих нор и высматривающих кусок мяса.

— Что-нибудь видно? — бросил им походя Козеф Й. на другой день после выемки грунта на шоссе.

Старички как по команде все обернулись и уставились на него.

— Когда видно, а когда и не видно, — ответил старичок с лицом иссохшим, как сердцевина ореха.

Все старички залились тоненьким, булькающим смехом, от которого Козефу Й. стало не по себе.

Город был теперь похож на зверя, прошедшего сквозь огонь, опалившего шкуру. Старички потихоньку выбирались из всех дыр этого раненого города, как будто в первый раз выползали на свет. Они лезли отовсюду, их была прорва, тьма-тьмущая. Они прорастали из дворов, из полуразрушенных домов и домов, еще не тронутых, из подвалов, на которые опирался теперь только воздух, из-за одиночных стен. Перекресток уже не вмещал всех, и частью они перехлестнулись в бывшие дворы и на засыпанные землей фундаменты. Козефа Й. все больше беспокоило зрелище этих суетливых рук и ног, скрюченных тел и бьющихся друг о друга палок. Он хотел было выбрать другую дорогу к хлебозаводу, но, сам не зная почему, не набрался духу.