Матей Вишнек - Господин К. на воле

Кирпичная стена вокруг хлебозавода тоже была разрушена. Печи оказались без защиты перед огромным плоским пространством и высились, как оголенные силуэты, как застенчивые механизмы, стыдливо прикрывающиеся дымом. Козефу Й. было ужасно жаль кирпичной стены, и целыми днями его донимала неясная тоска. Несколько раз, возвращаясь с хлебом, он делал существенный крюк в надежде увидеть на горизонте силуэт нового города. Но он увидел однажды утром только бесконечную колонну старичков, марширующих в неизвестном направлении. Больше ничего.

<���…>

Когда Козеф Й. рассказал Францу Хоссу и Фабиусу о том, что снесли корчму, те посмотрели на него недоверчиво. Он стал приносить им вести о разрушении домов и о вырубке деревьев в муниципальном парке. Охранники слушали его в замешательстве…

Разумные голоса не придали большого значения вестям, приносимым Козефом Й. Он много раз пытался заговорить с ними о том, что происходит в городе, и даже о недоумении охранников. Но разумные голоса неизменно отвечали «брось». Если и витало в воздухе какое-то беспокойство, то исходило оно изнутри сообщества. Потому что несколько дней назад исчез один человек.

И голоса на грани безумия не разделяли опасений Козефа Й. Конечно, нехорошо, что вовне происходит то, что происходит. Но независимо оттого, что происходило вовне, ничего хорошего тем, кто внутри, от этого никогда не было. А вот то, что исчез человек… Такого еще не случалось, или никто не помнил, чтобы такое случалось. Исчез один из беглых, и бесследно: ни знака, ни словечка, ничего.

Нашел его наконец сам Козеф Й. Наткнулся на иссохший труп, висевший на дереве в яблоневом саду. Яблоневый сад был его секретным местом, он приходил сюда примерно раз в месяц-два, посмотреть на заход солнца. Не в силах сдержать рыдания, весь в слезах, Козеф Й. побежал объявить комитету, что тот, кто исчез, на самом деле покончил с собой.

Ожесточенные споры немедленно завязались внутри свободного мира. Разумные голоса в унисон разразились криком и объявили самоубийцу предателем и врагом демократии. То, что произошло, было непростительным, говорили разумные голоса, при демократии не кончают собой, при демократии спрашивают мнения других, советуются, делятся…

Один только Козеф Й. не смог принять участие в дебатах, потому что спазмы рыдания его не отпускали и из глаз не переставали течь слезы. Что-то кардинально защелкнулось у него внутри, он утратил способность думать, понимать, что ему говорят, сосредотачиваться на своих ежедневных обязанностях. Поездки за хлебом, любовные утехи с Розеттой — ни о чем таком теперь даже и речи быть не могло. Целые дни Козеф Й. проводил безвылазно в кургане тряпья, хныча, как ребенок.

На всех произвело впечатление то, что случилось с Козефом Й. Самоубийцу предали забвению. Более того, комитет заявил на торжественном заседании, что такой субъект вообще в живых не числился, — чтобы не создавать досадный прецедент в зоне демократии. Зато положение Козефа Й. вызвало горячие дискуссии.

Козеф Й. присутствовал на дебатах, хотя и не был в состоянии сконцентрироваться на смысле фраз, которые произносили сидящие перед ним люди. Время от времени в его разум западали отдельные пассажи… «Демократия не может позволить себе быть неблагодарной», «если мы не учредим и систему компенсаций, значит, мы ничего не сделали», «человеку нужно давать восстановиться», «не будем забывать, что он кормил нас всю зиму», «надо послать его хоть ненадолго в тыл», «человек создан не только для борьбы и для труда, человеку бывает нужно снять напряжение, расслабиться, оттянуться. Слегка оттянуться — это не попирает принципы демократии».

Возможно, при других обстоятельствах Козеф Й. осознал бы, что состояние его здоровья, в особенности умственного, вызвало самые настоящие идеологические дебаты, и этот факт наполнил бы его гордостью. Но сейчас он едва удерживался на стуле, взгляд его блуждал, а голова все время кивала, как будто он одобрял все, что говорилось вокруг. На самом деле, кивки — это было единственное, что он контролировал, изо всех сил стараясь замаскировать внутренний скулеж и всхлипы именно мелкими движениями головы.

«Завтра вечером сделаем подмену», — расслышал он, но руки, легшей ему на плечо, уже не ощутил.

«Вот увидите, это пойдет вам на пользу», — повторял другой голос, пока чья-то деликатная рука отирала ему слезы и заставляла высморкать нос.

«Вы еще молодой, быстро восстановитесь, вот увидите», — говорили чуть ли не хором голоса, для демократии беспрецедентно дружные.

Козеф Й. и во время подмены оставался почти полностью безволен. Его только попросили вести себя как можно тише, хотя бы не всхлипывать слишком звучно. В остальном, он дался в руки четырем крепким парням, которые пронесли его по какому-то лабиринту, проявил терпение, когда понадобилось ждать, укрывшись за ящиками, почти полночи, и никак не мог понять протесты какого-то типа, которого, по всей видимости, освобождали от имущества эти четверо парней.

Козеф Й. немного пришел в себя, только когда снова оказался в камере под номером 50. На душе у него стало бесконечно тепло. В какой-то момент он услышал знакомое лязганье, потом крепкое словцо, от которого он вздрогнул, потому что вспомнил. А при скрипе тележки, на которой, он знал, развозили подносы с завтраком, Козефа Й. заполонило чувство признательности. Да, еще есть гуманность на этом свете, еще возможна надежда. У Козефа Й. дух занялся, только когда настал миг встретиться глазами с двумя старыми охранниками, Францом Хоссом и Фабиусом. Но их взгляды прошли сквозь него, как сквозь прозрачный предмет, отчего Козеф Й. облегченно перевел дух. Он вспомнил, что люди могут быть номерами и только, и его это полностью успокоило.