Мишель Фейбер - Близнецы Фаренгейт

— Мам, откуда здесь птицы?

Жанетт рассмеялась, утирая глаза пальцами в никотиновых пятнах.

— Не знаю, — сказала она. — Они просто… просто они теперь здесь живут.

Прежде чем Гэйл и Энт добрались до бассейна, произошли две заминки — такие, ну, вроде отрыжки.

Для начала: «Меня зовут не Энт, — сообщил ребенок, — а Энтони». Ну вот зачем он это сказал, тем более, социальный работник сидит тут же, в машине, и все слышит? На несколько мгновений (чувств Гэйл надолго никогда не хватало) она прониклась к своему мальчику такой ненавистью, что даже дышать не могла, а еще пущей — к социальному работнику, за то, что он сидит тут и слушает, как Энт ей перечит. Гэйл захотелось, чтобы социальный работник взял да и сдох бы на месте, и унижение ее унес с собой в могилу: тем более, что он и заслуживал смерти, дармоед. Но социальный работник остался жить, сидел себе за рулем, отмечая затруднения Гэйл в черной записной книжечке своего мозга, а потом — Иисусе-Христе! — Энт проделал еще одну такую же штуку, уже когда они почти приехали, спросив: «А что ты теперь пьешь?».

— Что пью?

— Ты в аптеках все время чего-то пила. Из пластиковых стаканчиков.

— Это было лекарство, лапочка.

— Меня зовут не лапочка, — заявило дитя, — а Энтони.

И следом, когда машина остановилась у «Мельбурнской городской купальни», этот малыш, этот Энтони, которого государство отняло у нее пять лет назад, спросил:

— Ты все еще больная?

— Это я раньше была очень больна, — ответила Гэйл. — Теперь мне гораздо лучше.

На мальчика сказанное ею впечатления не произвело:

— Мойра говорит, лекарства только больные принимают.

Мойрой звали воспитательницу Энтони. «Мамой» он ее не называл. Ну так он и Гэйл мамой не называл. Он старался вообще никак ее не называть.

— Твоя мама сейчас болеет совсем чуть-чуть, — влез в разговор социальный работник — не оборачиваясь, потому что пристраивал автомобиль на стоянку. — Еще немного, и выздоровеет совсем.

Вот уж чего Гэйл от этого мужичка никак не ожидала. Она даже обрадовалась, что работник все еще жив, благодарность за это почувствовала. И ей захотелось сделать для него все, все, что угодно, чего бы он ни захотел — типа, бесплатно. Хотя теперь ей лучше выбирать, под кого ложиться, — если она хочет получить Энта назад.

— Два, — сказала она кассиру бассейна. — Один детский и один… этот… взрослый.

Заминка заставила Гэйл поежиться: годы, проведенные на игле, наполовину размыли в ее голове кучу слов, когда-то слетавших с языка без всяких затруднений. Слова походили теперь на вещи, которые складываешь в ящик, ставишь его в гараж, а потом, через несколько лет, приходишь за ними и видишь, что до них добралась вода.

Насколько Гэйл знала, идея насчет бассейна принадлежала Энту. Впрочем, чего уж она там знала. Социальный работник мог предложить Энтони любой поход, ну, скажем, в кино — и Гэйл пошла бы с Энтони в кино. И все было бы продумано заранее: фильм, кинотеатр, начало сеанса. Кто принимал решения? Гэйл точно не знала — знала, что не она. Может, Энтони сказал Мойре, что хочет поплавать, а Мойра сказала об этом социальному работнику, а он от этого танцевать и начал. А может, все было наоборот.

В этом плавательном бассейне Гэйл никогда еще не была, да она со школьных времен и ни в каком не была, — сидела тогда, понурясь, на финальных соревнованиях, терзаемая желанием курнуть. Соревнования проходили под открытым небом, в гигантском комплексе бассейнов. А место, в котором она теперь оказалась с Энтом, было совсем другим — под крышей, похожим на ванную комнату размером с железнодорожный вокзал, построенную вокруг ванны размером с платформу. Электрический свет, сливавшийся с солнечным, который проникал сюда сквозь множество окон и световой люк в потолке, создавал подобие выморочного мира, ни внутреннего и ни внешнего.

Вода была теплая, Гэйл и не думала, что такая бывает, пока не свесила с края бассейна ногу и не коснулась воды. Она полагала, что «подогретая» означает просто — не холодная, и все, а эта была, как в ванне: температуры тела, наверное. Правда, тут Гэйл уверена не была. Ее внутренний термостат здорово поизносился за все эти годы.

Раздевалка Энту и Гэйл не понадобилась: купальные костюмы были у них под обычной одеждой — еще одна деталь, продуманная социальным работником, который и свел их вместе, и удерживал, самим фактом своего существования, отдельно друг от друга.

В бассейне бултыхалось человек десять-одиннадцать, половина — взрослые, плававшие или просто державшиеся за края бортиков, там, где поглубже. Одну боковую сторону его отгородили полоской цветного плавучего пластика — получилась узкая дорожка, которой пользовались настоящие пловцы. Мускулистый японец как раз собирался спрыгнуть туда, полнотелая австралийка уже плыла по ней на спине. Все прочие размещались в общей части бассейна. Подростки, малые дети с родителями резвились на мелком его конце, не обращая внимания на спускавшихся в воду Гэйл и Энтони. Энтони было шесть лет, и он ушел в воду по грудь; Гэйл — двадцать три, ей вода достала лишь до пупа. Она присела немного, чтобы оказаться на одном уровне с ним, да под водой и теплее было.

— Ты плавать умеешь? — спросила она, заметив, с какой опаской Энт поглядывает на обнявшую его воду, на ноги, вдруг ставшие такими далекими — такими, как дно бассейна.

— Да я с утра до вечера плаваю, — ответил он. — Умею, еще как.

И тут же принялся демонстрировать это свое умение, и самым пугающим образом, — бросившись в воду, погрузившись в нее, со страшной скоростью молотя руками и ногами и всплывая, ослепленный, отплевывающийся. Он даже не смог сразу понять, вырвавшись из воды, в какую сторону смотрит, — ему пришлось повертеть головой, промаргиваясь, рыгая, пытаясь сообразить, откуда он начал и где оказался.

— Я тоже умею плавать, — сказала Гэйл. — Правда, не очень хорошо.

Плавать она научилась в бассейне, стоявшем на заднем дворе дома; бассейн был переносной, купленный в универмаге «Резиновый Кларк» в Фернтри-Галли, а лет ей было тогда столько же, сколько теперь Энтони. Мальчик, родителям которого принадлежали и дом, и бассейн, показал ей, как держаться на плаву и продвигаться вперед. Он даже попытался научить ее согласовывать движения рук и ног и вертеть головой вправо-влево, чтобы заглатывать воздух, но эту премудрость она освоить не смогла. А после мальчик продемонстрировал ей свой пенис, а она ему — пухленький, маленький лобок: такими с самого начала были условия их игры.

Теперь от той пухлости не осталось и следа. Гэйл стала худющей, выросла. Вход в бассейн обошелся ей в 2,80 фунта — в два раза больше, чем Энту. Вот это и значит — повзрослеть: ВЗРОСЛЫЕ: 2,80.