Виктор Левашов - Третья половина жизни

После этого чем он только ни занимался: рисовал на бересте картинки с церквушками и продавал их в Варшаве, торговал в Выхино турецким тряпьем, ремонтировал квартиры. А года три назад сдал свою часть дома друзьям и улетел в Индию. Медитировать и изучать йогу. Вернулся худущим, черным, с козлиной бороденкой. Не пил, не курил, не ел мяса. Я-то считал, что вся эта йогистика – полная ерунда, но не возникал. Справедливо полагая, что и он считает ерундой то, чем занимаюсь я, то есть мою писанину. Разница была в том, что моя писанина худо-бедно кормила семью всю жизнь, а йога давала только ему внутреннюю умиротворенность.

И хотя воспитывать Илью было поздно, я всё же чувствовал свою вину перед ним. Вот, ребенок провел детство в неполной семье и это кончилось йогой. Хорошо хоть не наркотой. Нужно все-таки напоследок поговорить с ним, объяснить, как всё получилось.

Мне нужно минуты три, чтобы перейти на половину сына: по коридору мимо спальни, спуститься по узкой и довольно крутой лестнице. (Как, интересно, меня по ней выносили? Ставили на попа?) Но я воспользовался своими новыми возможностями и телепортировался прямо в гостиную Ильи. В гостиной был полумрак, горели какие-то ароматические свечки, а сын сидел на коврике в позе лотоса и что-то бормотал. Наверное, мантры. Я понял, что поговорить не удастся, не прерывать же ритуал. Для меня ерунда, для него не ерунда. Я, может быть, не очень хороший отец, но чужие убеждения уважаю. Даже если считаю их заблуждениями. Мне оставалось вернуться в кабинет, что я и сделал.

Мой второй сын, Дмитрий, на четыре года младше Ильи, вырос в полной семье, так что с этим было всё в порядке. Учился хорошо, сам поступил в Московский институт связи с конкурсом человек десять на место. Утром уезжал, вечером возвращался, мы с Лизой ни о чем не беспокоились. Но вдруг, это было уже на третьем курсе, приходит и говорит, что его не допускают к зимней сессии. За что? За прогулы. Когда же ты прогуливал?

Молчит. Еду в институт. Декан и разговаривать не хочет. Знаете, сколько он прогулял? Называет какую-то несусветную цифру – почти весь семестр. Дома провожу дознание. Оказывается, утром он не уезжал в институт, а шел к своей подружке, бывшей однокласснице. Вот и весь фокус. Что делать? Нужно выручать. Пишу прочувствованное письмо ректору, упирая на то, что студент он хороший, все экзамены раньше сдавал на пятерки и четверки, но вот так получилось – любовь, любовь. Прошу об одном: разрешите сдавать экзамены. Не сдаст – отчисляйте. Но такие письма по почте не посылают. Сажусь за телефон и через знакомых выхожу на большого начальника из Минвуза. Он звонит ректору и просит принять писателя. Цепляю на пиджак медальку ВЦСПС и Союза писателей за лучшее произведение о рабочем классе и колхозном крестьянстве, похожую на лауреатский знак Государственной премии, еду в институт. Ректор принимает меня доброжелательно, вслух читает моё письмо и говорит: «Убедили. Попробую уговорить декана». Вечером звонит декан: «Ладно, пусть сдает. Не сдаст – извините». Первый экзамен был какая-то высшая математика. Дмитрий его с треском провалил. Отчислили.

И что теперь? Армия. До весеннего призыва оставалось полгода, подружка стала приходить к нам домой: видак, музыкальный центр – балдели. А что не балдеть? В армии не побалдеешь. Девчонка оказалась дрянью – наглая, неряха, из-за стола встает, как в ресторане, где за ней всё уберут и вымоют посуду. Лиза долго терпела, наконец не выдержала:

– Вот что, сын. Мы понимаем, что ты страдаешь. Армия – не сахар. Но ты сделал всё, чтобы в неё попасть. Отец отмазывать тебя не будет, нет у него ни возможностей, ни желания. Страдай, но в одиночку. Чтобы я больше не видела в доме твоей подруги. Я не люблю, когда мне хамят. И не нанималась быть ей уборщицей. Ты всё понял?

Всё понял. И исчез из дома вместе с подругой. В армию уходил не от нас, за что соседи нас осуждали. Но Лиза была непреклонна. Она самозабвенно, даже болезненно любила сына, но не хотела, чтобы он вырос бездельником и нахлебником, и не позволяла себе распускаться.

Месяца через полтора пришло письмо. Дмитрий писал, что он в учебке в Чирчике, недалеко от Ташкента. Я тогда еще подумал, как странно сыновья повторяют мои маршруты: Илья – Норильск, Дмитрий – Средняя Азия. Еще он писал, что подал рапорт, чтобы его отправили в Афган. Лиза помертвела. Была середина 80-х, цинки с грузом 200 шли уже сплошным потоком. И с чего вдруг такой патриотизм? Преодолев себя, сходила к родителям подруги. Выяснила: она выходит замуж. И написала об этом Дмитрию. Как порядочная девушка. Сука. Я понял, что нужно включаться. Против армии я ничего не имел, но отдать сына в Афган – перетопчетесь, своих сыновей посылайте, пусть они выполняют интернациональный долг! Поднял все свои связи. Москва, в сущности, маленький город. Все со всеми знакомы, если не напрямую, то через других знакомых и знакомых знакомых. Это оказалось потруднее, чем выйти на начальника из Минвуза. Но через неделю прорезался ход – на заместителя командующего Туркестанского военного округа. Это было уже серьезно.

И вот я телепортируюсь из своего кабинета в «Ту-154», который летит в Ташкент. Рядом в кресле молча сидит Лиза. Останавливаемся в Дурмене, в доме творчества Литфонда, как раз между Чирчиком и Ташкентом. Утром приезжаем в учебку. Сына вызывают на КПП. Он прибегает – во всём белом, в белом поварском колпаке, без всяких следов душевных страданий на румяном лице. Нам очень радуется, будто ничего и не было.

Как оказалось, в учебке готовили поваров для солдатских столовых. К высокому начальству идти не пришлось. Я встречаюсь с ротным, распиваю с ним бутылку коньяка, и он меня успокаивает: «Да не отправим твоего сына в Афган, не бери в голову. Парень толковый, оставим в учебке, будет учить молодых». Свое обещание он сдержал, рапорту сына хода не дал, но в учебке не оставил, отправил служить в Самарканд. В полк связи. Так и получилось, что студент третьего курса Института связи служил поваром в полку связи.

При том что эта история кончилась благополучно, шрамы от неё остались. У меня небольшой по причине моей толстокожести, а на сердце Лизы глубокий. Нервный стресс дал, возможно, ещё один толчок болезни, которая позже свела её могилу.

После армии Димка восстанавливаться в институте не стал. Высшее образование утратило былую привлекательность. Одно время ездил в Турцию челноком, чинил со мной машины в нашем гараже. Потом увлекся компьютерами, да так серьезно, что стал зарабатывать этим деньги. Он пробовал объяснить мне, чем он занимается, но я не стал вникать. Всё равно не пойму. Главное – человек нашел дело по душе и это, слава Богу, не йога. Никаких явных причин виниться перед ним у меня не было, но сидело в глубине души, как заноза, одно очень давнее воспоминание.