Петер Розай - Отсюда - туда

Странные парни эти пропащие. Безнадежны ли они? Защищаться не пожелали. Или все-таки? Молчание — оружие бессильных. Речь пропащих, о которой не догадываются.

Иногда говорят: его Бытие прошло бесследно. То есть его не было? Достаточно ли иметь надежду? Достаточно ли всегда, до последнего говорить: я не согласен?

Когда стали прибирать столы, я поднялся. Собираюсь ли я ехать дальше, спросила старуха, ведь поздно.

— Да, — сказал я, — надо. — И пожалел, что вынужден был так говорить.

Старуха посветила мне фонариком от двери в сад. Я смахнул опавшие листья с мотоцикла. Щебенка скрипела под ногами, как мерзлая. Фонарь в руке женщины подрагивал. Нажал на стартер и поехал.

Очутился потом в местности, сплошь усеянной парниками. Зрелище странное. Парники покрывали землю, как светящиеся изнутри льдины. Было в них что-то холодное и в то же время домашнее. Я представил себе, как в парниках тепло, как пахнет всевозможными растениями. Но снаружи они казались холодными и гладкими, недоступно-чужими. Сверху виднелись металлические пропеллеры, которые, видимо, давали энергию. Они струили жужжание разного тона, это походило на оркестр. Действовало примиряюще. И свет парников уже не казался таким враждебным. От них как бы веяло ароматом.

Что было прекрасно: все дороги и шоссе здесь были освещены. Под фонарями они выглядели пустынно и дружелюбно. Будто говорили: вот мы. И будто добавляли: а ты одинок.

На рассвете мне впервые попалась на глаза табличка, на которой значилось название местечка с припиской: Аап zee. [10] У моря (нидерл.) .

Чем больше автомобилей на дороге, тем ближе большой город. Вдали, в дымке, и впрямь вырастали из марева его очертания. Небо было низкое, облачное. Над городами поднимаются свои облака, огненосные. И движение транспорта громыхало и вскипало со всех сторон так настойчиво, так целеустремленно, как перед светопреставлением. Меня это пугало. Из автобуса мне махали рукой девушки. Вы еще ни о чем не догадываетесь, несмышленыши. Посмотрите же по сторонам! Восьмирядная въездная дорога поднималась на холм и пропадала из виду. Там были серебряные цистерны с нефтью, прорезавшие пейзаж, как молнии.

Городов я избегал. Желание тишины все росло во мне. Страх правил мной. Да и что мне делать там, в городах?

Таблички со словом «zee» мелькали все чаще и чаще. На широких каналах я видел большие морские суда. Лоцманские катера тянули их к цели. Вымпелы трепетали.

Бесплодный песок потянулся справа и слева от дороги. Там и сям попадались холмы и дюны, поросшие кустарником. Он цвел желтыми цветочками. Было что-то сумасшедшее в этом диком и бурном цветении среди пустыни. Дюны повыше были серыми и коричневыми. Постоянно над всем этим дул ветер, небо открывалось все больше, по временам проглядывало солнце.

Я бы должен был чувствовать усталость, но усталости не было. Где же я? Будто кончился. Ландшафт протекал через меня как поток. Или иначе? Может, я приехал в места, которые были мной самим? Так бывает во сне. Может, я сплю?

Впереди показались силуэты высотных домов, и я подумал: ну вот, город, от которого ты бежишь, все-таки настигает тебя. Потом оказалось, что это лишь отдельная группа домов, стоявших на голом в общем-то холме. Чья-то дерзость, или сумасбродство, забросила их туда. Они резко очерчивались на фоне неба. Высокие облака проплывали, смешивая огромные свои тени с тенями высотных башен из стекла и стали.

Проехал под транспарантом, рекламирующим масло для загара. Вдоль дороги стояли лимоны из пластика размером в человеческий рост. Навстречу мне неслась пыль. Потом возникла звездообразная площадь, окаймленная белым камнем, в центре которой были флаги разных стран. Тут же была автобусная остановка. От площади на холм вели пешеходные тропинки; холм, как я теперь увидел, был укреплен каменными глыбами.

На море было прекрасно. Нельзя думать, будто слово море имеет общезначимый смысл, будто если кто-нибудь говорит «море», то мы понимаем, что он имеет в виду.

Поставил мотоцикл на площади. Сверху, с большого, пустынного неба, дул сильный ветер. Медленно стал карабкаться по откосу дамбы, на которой стояли закрытые лавки. Летом здесь, конечно, кутерьма, полно детей, курортников. Теперь, продуваемые ветром, лавки выглядели таинственно. Ветер тормошил их крыши.

Пошел дальше, к гребню дамбы. Ветер гнал песок по асфальту; в трещинах росла трава. Небоскребы глядели на меня. Они были едва заселены, окна пусты, без занавесок. В одной квартире горел свет.

Там, на гребне, я долго стоял на ветру и смотрел на воду, которая простиралась так далеко, насколько хватал глаз. По пляжу бегали дети и какой-то мужчина с собакой на поводке. В руках одного из малышей был флажок, и им доставляло радость смотреть, как он колышется и развевается на ветру. Круглое здание на ножках было построено прямо над водой. На крыше у него были телеантенны и рекламы пива. Постояв, я побрел дальше.

«Баия» — что-то вроде доходного дома в захолустном районе города. У меня там комната. Дешевая комната — кровать, стул, стол, шкаф, больше мне и не нужно. Даже зимой я бываю здесь редко. А когда бываю, то сплю.

Дом гостиничного типа. На фасаде стоит даже Отель «Баия», но разобрать надпись уже почти невозможно. Раньше здесь была ночлежка, но с этим покончено. Новый владелец такого не терпит. Любит порядок.

Большинство жильцов здесь старики, которых согнали с насиженных мест, когда сносили дома. Они не могут позволить себе ничего лучшего. Они озлобились и отчаялись. Однако знают, что побеждены, и сдались, не сопротивляются больше. Иногда мне кажется, они ждут смерти, и она их не пугает.

Каморка консьержа еще сохранилась, но самого консьержа уже нет. В большинстве комнат водопровод, есть и общая ванная. По утрам я встречаю там стариков, сбривающих седую щетину. Они ужасно боятся кому-нибудь помешать. На скамейках лежат их полосатые пижамы, их несессеры. Иногда я одалживаю у них лезвие. Дают они неохотно, но дают. И потом смотрят, как я бреюсь. Когда им надоедает журчанье воды в тишине, один из них отпускает беспомощную шутку.

Жалость не слишком характерное для меня чувство. Но подавленность этих людей пугает меня. Если я жив, думается мне, то я и определяю: жить мне так или иначе. Все остальное я не приемлю.

«Баия» — это напоминает о старых грезах, когда еще можно было надеяться, что вырвешься и уйдешь. Видится мне страна, бескрайняя. Вижу ее крупным планом. Она не шевелится. Спит, зеленая. Спит, серая. Спит? Большая, бескрайняя, неподвижная.

Вижу ли я ее? Отражается ли она в моих глазах? Глаза мои открыты. Далекие облака над землей. Пилигримы? Отражаются в водной глади озер и речек: будто что-то было. Будто что-то есть, но сказать, что именно, невозможно.