Отто Штайгер - Избранное

Судья был тот же самый, только пожелтее вроде. Он сказал, что с такими неисправимыми типами, как Берман, у него короткий разговор. Берман пытался вставить слово, но судья сказал, что материала и без того с лихвой: загрязнение общественного водоема путем сбрасывания туда предмета, идентифицированного как пишущая машинка, опасность создания аварийной обстановки, вызванная использованием в качестве транспортного средства тележки, нагруженной с превышением установленных норм, умышленная езда по тротуару и так далее. Может, этого недостаточно? — подытожил судья. Берман счел, что вполне достаточно, его приговорили к десятидневному заключению и тут же увели.

В тюрьме Бермана наголо остригли, похвалили за отсутствие вшей, что у таких, как он, великая редкость, сказали, что он может обжаловать приговор, правда, это не имеет смысла, поскольку ответ будет года через два. Берман решил смириться. Потом к нему пришел тюремный священник, он начал с того, что все грешны перед богом, но, когда Берман поведал ему свою историю, посоветовал подать кассацию, главное же — терпеливо переносить испытания, кои посылает господь.

Не успели его выпустить, подошел срок уплаты штрафа, и Берман ни свет ни заря отправлялся со своей тележкой на промысел, но тут началась война, и люди стали придерживать сковороды и коньки в надежде, что скоро из-за потребности в танках и пушках цена на железо резко поднимется. Берман понял, что при таком положении единственный выход — писать как можно больше для «Читательской почты». Он вспомнил утешения тюремного священника и с помощью одного любезного чиновника подал прошение об отмене штрафа и о разрешении вступить во владение имуществом в виде пишущей машинки (год выпуска неизвестен), помещенной в общественный водоем, что явилось нарушением постановления, хотя и непреднамеренным. Прошение он отнес в корпус «В», подвальный этаж, второй отсек, отдел «Налоговые и прочие сборы», комната 216. В первый день его не приняли, на другой день тоже, зато ему сказали номер очереди, и он должен был отметиться через день в семь часов утра. Но ему повезло: двое перед ним умерли, и уже к вечеру подошла его очередь. Чиновник был очень любезен, правда, помочь ничем не мог, ибо такими вопросами занимался не их отдел, а отдел «Отсрочки платежей».

Первую военную зиму Берман провел в коридорах управления, по вечерам он ходил на Житный мост и смотрел сверху на свою пишущую машинку, а весной ему пришла в голову блестящая мысль. Однажды вечером он разделся, перелез через перила и нырнул, чтобы достать машинку. Прохожие останавливались, качали головами, а те, что из образованных — в этот поздний час на мосту оказались и такие, — кричали: «Эксгибиционист!» Машинка осталась на дне, Бермана же арестовали и отвели к желтому судье.

Судья сказал, что с него хватит, что, слава богу, для таких, как Берман, существуют специальные изоляторы, форменный вредитель, вот он кто, в светлом будущем, которое не за горами, для него и ему подобных не будет места, и теперь им займутся соответствующие органы. Соответствующие органы определили его на два года в исправительную тюрьму. Там он вел себя примерно, однако по отбытии срока ему объявили решение тюремной администрации оставить его еще на два года, а начальник сказал: «Вам, Берман, повезло, у вас есть шансы выжить».

В начале сорок третьего года, когда немецкие войска капитулировали под Сталинградом, Берман умер от гриппа, причем до последнего дня никто не верил, что он болен. Тюремный священник нашел прекрасные слова, говоря об этой бессмысленной жизни, которая всевышнему, быть может, и не казалась столь уж бессмысленной — кто знает. Дело Бермана было закрыто и сдано в архив.

А пишущая машинка и по сей день покоится на дне реки. Правда, с Житного моста ее уже не видно. В тине увязла.

Перевод Е. Дмитриевой

Сам не знаю, с чего начать. Как про все это расскажешь? Я имею в виду, чтобы понятно было. Хотя вряд ли будет понятно — ведь ничего вроде бы не произошло. Мне скоро пятьдесят. Я не женат. Работаю на компрессорном заводе акционерного общества «Комаг». Нет, правильнее, наверно, начать с детства. Мой отец был портным: брал в переделку брюки, перешивал из старой одежды детские штаны. После школы я должен был ему помогать. Разносить по клиентам готовые заказы тоже входило в мои обязанности. Уроки я почти никогда не делал, оттого и учился плохо. А может, причина была не в домашних уроках — я имею в виду свою плохую учебу. Какая разница? На игры с ребятами у меня времени не оставалось, я ведь отцу помогал. Вот и выходило, что я почти всегда был один. Но это дело прошлое.

После войны отец умер. Я пошел на компрессорный завод. Радовался, что удалось устроиться. Мать уже не могла работать — трясучка ее донимала. На мне и еда была, и квартплата, и все остальное. Получал я тогда гроши. Потом — тоже уже дело прошлое — я перевез мать в богадельню. Сил больше не было за ней ухаживать. И соседи отказывались. Так я остался один.

Да, трудно сделалось без матери. Хотя, с другой стороны, работать ведь она все равно уже не могла.

О женитьбе я не думал. Точнее говоря, у меня никогда не было подружки, и я понятия не имел, как надо знакомиться с девушками. Может, это самое главное. Если бы я познакомился — сразу бы женился. У нас на заводе много женщин работало, но они знали, сколько я получаю, ни одна из них за меня не пошла бы. А я все равно о женщинах думал. Часто даже во время работы. Мне одному зарплаты хватало. Какие у меня особенные траты? У женщин больше расходов, им и то надо, и другое. А если бы еще и ребенок родился. Я, правда, плохо представлял себя в роли отца, но понимал: на ребенка тоже деньги нужны, и немалые. Короче говоря, остался я холостым.

Не было случая, чтобы я пропустил работу. Ни разу в жизни. Здоровье у меня хорошее, я и в свои пятьдесят ничем не болею, потому что стараюсь пораньше ложиться и не курю. Выпить могу, если за меня кто-нибудь заплатит, только такого никогда не бывает.

Начинал я упаковщиком и мальчиком на побегушках. Потом продвигаться стал, и теперь я, можно сказать, главный человек на складе запчастей. Работа мне нравится. Вернее, нравилась. Нет, старости я не боюсь. Чего о пей раньше времени думать? У меня есть кое-какие сбережения. Да и «Комаг» должен пенсию положить.

Дома у меня телевизор. Я его почти каждый вечер смотрю. Приготовлю себе ужин, сяду перед телевизором и никуда уже не выхожу, чтобы лишнего не тратить. На работу езжу с первым автобусом. Вернее, ездил, теперь уже нет. Первый автобус в шесть без нескольких минут. Правда, на работу приезжаешь за полчаса до начала, но это ничего: к складу своему я привык. Я там почти как дома.