Эрик-Эмманюэль Шмитт - Когда я был произведением искусства

— Ну же, дорогой мой, вы такой великий художник, не уступите же вы этим неврастеническим припадкам, что временами поражают гениальных натур. Никто в мире не сможет сымитировать то, что творите вы своими поразительными руками. Такой шедевр невозможно скопировать!

В глазах Зевса мелькнуло сомнение. Казалось, еще секунда — и он откажется от задуманного. Вдруг его взгляд пересекся с взглядом Фионы, и он, вздохнув, покорно направился в мою сторону.

— Я обычно ставлю две небольшие татуировки на каждую из моих живых скульптур в труднодоступных местах: на правой подмышке и на левой ступне ноги — между двумя последними пальцами. Если этот объект несет на себе данные отметины, он мой. В противном случае…

Я едва не свалился в обморок. Заранее зная ответ, я дрожал от нетерпения, еле сдерживая дрожь. Мое сердце бешено колотилось.

Приступив к осмотру, Зевс быстро обнаружил волдыри и нагноения вокруг сделанных скальпелем насечек, бросил на меня удивленный взгляд, но не сказал ни слова и продолжал, прикрывая пальцами нос, так называемую экспертизу, после чего обернулся к суду.

— Господин судья, уважаемый суд, то, что находится перед вами, всего лишь подделка.

Левиафан рванул из-за своего стола и, заламывая руки, заорал:

— Это невозможно! Как могли одну скульптуру подменить другой? Где же тогда оригинал?

— Я не знаю, — ответил Зевс уставшим голосом. — Так или иначе, я самым ответственным образом удостоверяю, что эта вещь не является моим творением.

— Десять миллионов! Десять миллионов за подделку! Вы отдаете отчет своим словам?

— Государство приобрело подлинник. Я проверял экспонат в зале аукциона. А теперь обнаруживаю подделку. Я ничего не хочу объяснять, я просто констатирую факт. Прикажите начать служебное расследование! Какого черта, займитесь своей работой!

Зевс-Питер-Лама вновь развернулся во всей своей гневной красе. Он снова обрел свой неповторимый апломб, не стесняясь осыпать публику оскорблениями.

— Это вы мне скажите, куда девалось творение моих рук? Плод моего гениального труда? Я доверил вам продукт своего творчества, в который вложил сорок лет напряженной работы, а вы теряете его как банальную шпильку? На каком свете мы находимся? С кем я говорю? Верните мне мой шедевр! Верните мне мой шедевр!

Резкой пружинистой походкой он покинул зал суда, на прощанье оглушительно хлопнув дверью. Публика иступленно скандировала, провожая его:

— Верните ему шедевр! Верните ему шедевр!

В то время как комиссар правительства Левиафан падал в обморок, Дюран-Дюран колотил своих подчиненных, а судья Альфа, схватив молоточек обоими плавниками, расправлялся со своим столом, Фиона издалека с озорным видом подмигнула мне.

— Я же сказал вам, очистите зал от этой швали! Мы не можем загромождать здание суда всякими вульгарными подделками!

Служащие суда перенесли меня, дрожавшего как осиновый лист, и положили на кусок картона в подсобном помещении, куда обычно складывался мусор.

Фиона уже поджидала меня, с набитой одеждой сумкой в руке. Я быстро оделся, и мы застыли в долгом поцелуе.

— Идем. Карета скорой помощи ждет нас на прилегающей к суду улице.

— Так ты знала, что я болен?

— О, Адам, неужели ты мог подумать, что я не замечу этого еще в первый раз, когда увидела тебя в музее?

Совершенно обессиленный, я повис на Фионе, пока мы не добрались до машины. Она захватила с собой мой портрет, написанный Ганнибалом, который должен был направлять скальпели хирургов, чтобы те представляли, каким я выглядел, прежде чем превратиться в модельное мясо.

Однако за нежностью нашей долгожданной встречи я не мог упустить объяснений в случившемся.

— Фиона, что же ты сделала?

— Я задала себе очень простой вопрос: кого положили в гроб, за которым шли твоим родители? Мне было известно, что ты, загримированный и усыпленный, сыграл свою роль лишь в морге при опознании тела. Но потом? Ведь не мешки же с песком положили под сосновую крышку? Я опросила служащих агентства ритуальных услуг, а также комиссара полиции, которые в один голос заверяли меня, что, когда на похоронах закрывали гроб, там находилось тело человека. Но чье? Чье тело оказалось в гробу после морга? И чье тело было до опознания тебя в морге? Ведь какого-то утопленника действительно нашли недалеко от той скалы, где стоял ты. И вдруг я вспомнила об одной детали, которая мелькнула в твоем рассказе. Я проверила. И поняла. А потом пошла к Зевсу, который покорно последовал за мной.

— Но что? Что же ты обнаружила?

— Золтан, шофер Зевса-Питера-Ламы, он не отправился, как утверждалось, в отпуск к своей семье за границу в тот день, когда произошло твое мнимое самоубийство. Во всяком случае, туда он не долетел, да и не мог прилететь, поскольку в аэропорту его тоже не видели. Я связалась с его близкими, а также навела справки в аэропорту. Таким образом, получается…

— Что Зевс убил Золтана?

— Скажем так, он немного подтолкнул его.

— И он признался тебе в этом?

— Он ни в чем не признался, но сразу изъявил бурное желание в сотрудничестве. Он же и подсказал решение: выдать тебя за подделку.

— А что он будет делать теперь?

— Поскачет, как угорелый, к своим красоткам, уже проданным и обезображенным, чтобы поставить им отметины, о которых он разглагольствовал на процессе. Коммерция следует всегда впереди щепетильности у Зевса-Питера-Ламы.

— Значит, я свободен?

— Ну разумеется, раз ты больше не стоишь ни гроша.

Двадцать лет миновало после событий, описанных в этом повествовании.

Передо мной раскинулось море, которое, беспечно постанывая, выкатывало на берег светлые прозрачные волны. Для него тоже настал час сиесты под обжигающим полуденным солнцем. Горячий густой воздух, сладкий, как солнечный мед, никому не дает высунуть носа наружу. Даже тени на земле стали совсем крохотные.

Я пишу эти строки в мансарде того вытянутого в длину домика, в котором мы с Фионой когда-то впервые предались любви. Мы нарекли эту комнату моим рабочим кабинетом, поскольку я поставил напротив окна расшатанный пюпитр, за которым иногда уединяюсь, чтобы помарать бумагу, но мы вдвоем прекрасно знаем, что главной мебелью в этой комнате остается тесная кроватка, та, с разбитым матрацем кровать, которая стояла так, на всякий непредвиденный случай, вроде того, когда я впервые оказался в доме Фионы. И теперь, спустя годы, несмотря на удобное и роскошное супружеское ложе, находящееся в нашем распоряжении этажом ниже, мы частенько приходим с Фионой сюда, где наши тела переплетаются втайне от всех. Десять ребятишек были зачаты на этом убогом и восхитительном ложе, десять красивых малышей, крепких и рыженьких, чье нашествие заставило нас соорудить легкую пристройку к дому со стороны кухни.