Виктор Ерофеев - Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)

Тревожный симптом! Если Индию охватит страх смерти и супружеская неверность, Индия станет неуправляемой.

Калькутта — тропический гибрид. Это чумовое видение Англии, если бы та проиграла войну с Германией, обанкротилась и облезла, как бездомная кошка. Меж тем жизнь в Калькутте бьет ключом. Воздух состоит из выхлопных газов, гудков черно-желтых такси, университетских лекций и жалобных бормотаний попрошаек, организованных городской мафией. Не слышно только сирен «скорой помощи». Этот звук отсутствует в индийской жизни. У Калькутты гротескное ролевое сознание: она играет роль современного делового города. Однако в калькуттских храмах козлам по-прежнему рубят головы, дети женятся по приказу родителей, за невесту платят приданое в размере 10 000 долларов, и красный цветок гибискуса — отнюдь не бесстыжий фантазм, а полная открытость праведника перед Богом.

На острове Сагар с оравой нищих детей и паломников я вхожу в теплую воду дельты. Молодой священнослужитель служит прямо на берегу службу в честь окончания путешествия. На моем лбу он обозначает глаз мудрости. Служитель крематория, весь в красном, вешает мне на шею гирлянду человеческих костей.

Я похож на людоеда.

Я Индией сыт по горло. Она достала меня благовонными силлогизмами, непролазной нищетой деревень, жестяными игрушками, ашрамным рупором Больших Слов с Большой Буквы, разгромленной армией населения в рваных пледах, натянутых на голову, отступающего по Смоленской дороге к Тадж-Махалу, тусклым светом фонарей, шелухой арахиса, мухами в однообразной острой пище. Надоело бороться с непониманием, медлительностью.

— Как вы можете спокойно жить в этой стране? — спросил я в поезде учительницу санскрита в чистом сари. — У вас не разрывается сердце при виде народных бед?

— Индийский народ сам виноват, — ответила учительница. — Он наказан за свои грехи.

— Какие грехи? — обрадовался я решению вопроса о народе и интеллигенции.

— Грехи эгоизма, — лаконично ответила она.

— Вы согласны с этим? — спросил я своего калькуттского гида Шанти, образца индийского интеллигента.

— Индийский народ нищ в результате колониализма и нынешней бюрократии!

— Что же делать?

— Индия морально пойдет на поправку, если несчастных вдов прекратят, по традиции, подталкивать к самоубийству.

— Неужели их подталкивают? — пришла в журналистский ужас фрау Абер.

— Нам нужен порядок и сильная власть, — продолжал Шанти. — Мы не доросли до демократии. Нам нужен Гитлер.

— Что??? — возопила фрау Абур. — Гитлер убил шесть миллионов евреев!

— Евреи отказались помочь ему деньгами в деле восстановления Германии, — спокойно парировал индийский интеллигент.

Ни слова не говоря, я иду в сторону океана. Фрау Абер, немка-для-русского , с оравой нищих детей и паломников, во французском купальничке, бежит за мной.

— Но это невозможно! Я не сяду с этим монстром в одну машину!

— Смирись, гордый человек! — смеюсь я, моча в Индийском океане мои стоптанные тапки.

Бог — един. Именно к этому подводит Индия, в пантеоне которой триста тридцать миллионов богов. На трех индусов — один бог. Богов больше, чем коров, а коровы везде: в горах, в Ганге по глаза в воде, поперек шоссе, на платформах вокзалов. Калькутта не в счет. Боги похожи на мельницы — они многоруки. Среди них Кали — царица мира. Они ползают, щипаются, скалят зубы, показывают язык.

Поверь хоть в одного, хоть в общую мамку Кали — ее жизнь удалась!

Езда в Индию целебна до тех пор, пока свастика из нацистского символа не перевернется в сознании в вековечный символ движения.

Я чувствую себя Колумбом. С этим чувством вхожу в уборную. — Америку нужно открывать заново, — говорит капитан пе ред зеркалом, переодеваясь в форму американского капитана. — В Америку надо входить, как в фильм. Лора, кто у меня родители? Лора!

Нет ответа.

— Лора, ты где?!

— Я — здесь! — донеслось из соседней комнаты. — Я примеряю лифчик! Ваш папа — ирландец, мама — русская.

— Почему я тогда не говорю по-русски?

— Мама хотела сделать из вас стопроцентного американца.

— Дура мама! Из какого она города?

— Из Пинска или из Двинска. Нет, из Гданьска!

— Гребаный Голливуд! — вскричал капитан. — А ты кто? — спросил он, увидев меня.

— Я — Колумб, — сказал я.

— Покажи Лоре фотографию своей дочери, — подмигнул мне капитан, — и ты получишь бесплатно напиток дня: безалкогольный коктейль «Пароходный рассвет».

— Все правильно, — сказал помощник, откладывая газету. На голове у него была красная, с длинным козырьком кепка, на которой гигантскими буквами было написано «ЦРУ». — Они индейцев считали за диких зверей, а теперь сами перестали быть людьми.

— Оторвались от человеческого образа, — сказала Лора Павловна, появляясь в дверях без лифчика.

— Классные груди! — с волнением одобрил помощник капитана, пригубив чашку чая с молоком. — Вот это груди, а не то, что у них — надувные резинки!

— Глазной насильник! — напустилась на него Лора Павловна. — Отвернись! Мы в Америке!

— Мне все можно! — захохотал помощник капитана. — Я — создатель новой религии. Религия сверхсчастья. Миллиарды долларов на сверхсчастье. Президент США у меня в кармане!

— Христианская религия? — спросил я.

— Почему христианская? — отозвался помощник. — Научная. Цифровая.

— Я — имя звука и звук имени, — нежным голосом запела Лора, бесстыдно вертясь перед помощником, — жена и девственница, мать и дочь.

— Хватит! — прикрикнул на нее капитан. — А это что? Снова немка? Почему она чернокожая?

Немка обиженно сделала брови домиком.

— Я думал, так будет веселее, — сказал помощник капитана.

— Перекрасьте, — резко сказал капитан. Немка приобрела арийские очертания.

— Хай! У нее самое неизгладимое впечатление от рек — стыд и позор оставленности в Нью-Дели. Ей каждую ночь снится это, — наябедничал «цеэрушник».

— Я запрещаю! — взвизгнула немка.

— Не пыли, — посочувствовал я.

— Немка с сосцами волчицы, — приветливо обратилась к ней Лора Павловна. — Депрессивная крыса. Образ врага.

Не успел я высадиться в Америке, как американцы окружили меня на зеленой лужайке. Их было несметное количество. Они визжали, подпрыгивали, попукивали от удовольствия. Они тянули ко мне свои ручки, пытаясь дотронуться до моей одежды. Каждый хотел чем-то похвастаться и показать самое дорогое, что у него есть. Одни американцы показывали мне своих рыб, которых они поймали в Миссисипи, другие — своих детей, третьи тыкали пальцами в свои автомобили, четвертые демонстрировали искусство хождения на руках, катание на большом шаре, полет на аэроплане, приготовление пиццы, вязание веников, игру в бейсбол. Я жал всем руки и целовал в обе щеки. Кто-то показал мне забор Тома Сойера. Кто-то принес картины Энди Урхола. Завязалась непринужденная дискуссия. Какие-то технари замучили меня историей о будущем компьютеров. У компьютеров, оказывается, вот-вот появится самосознание, и они будут отказываться выполнять политически неграмотные команды. Я принялся спорить, но технари стояли на своем.