Виктор Ерофеев - Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)

— А у нас мэр Москвы по-мудацки посыпает тучи солью, — рассказал я. — Познакомь с колдуном!

— Мы — ого-ого! — заликовал Ромуальд, но вдруг сник. — Главные наши вудунские вожди коррумпированы. Деревня еще держится, а эти суки ездят с эскортом мотоциклистов.

Он сплюнул на пол. Океан шел стеной.

— Никуда из Бенина не поеду! Я не ходок по музеям! Я был тридцать семь раз в Германии! Мне нечего делать в Москве!

— Москва сейчас — самый интересный город в мире, — скромно сказал я.

— Ты ешь людей! — злобно развернулся Ромуальд в мою сторону. — Они хрустят у тебя на зубах. Ты выпиваешь их, как устриц!

— Мне кажется, ты для русского не существуешь, — сказала французская жена художника выздоравливающей Габи.

— Я — художник. Я — африканец. Но я не африканский художник!

— У писателя тоже нет прилагательных, — сказал я художнику.

— Он царь, не трожь его, — сказала мне Габи.

За ужином царь сказал, что в любой момент может улететь в Европу бизнес-классом на Сабене, у него виза многократная.

Я посмотрел на Габи.

— Ты не человек, — сказал я ей на ухо. — Ты — феминистский гвоздь.

Король Побе — самый справедливый король. Он правит мудро в своей провинции, на границе 100-миллионной бандитской Нигерии, которую все в Западной Африке боятся. У него подданные верят в разных богов, одни — в Христа, другие — мусульмане, остальные — вудуны.

— Не понимаю, кто тут у вас Бог, — спросил я короля.

— Бог — един, — гостеприимно сказал король.

Я привез королю большую бутылку шотландского виски и 50 штук шариковых ручек «Бик» для детишек. Король был тронут. Мы сфотографировались.

— Как мне вас называть? — спросил я короля.

— Зовите меня просто кинг, — сказал король.

— Кинг, — сказал я, — путешествия по разным культурам расшатывают нервы и моральные представления. Нормы оказываются чистой условностью. На мне, как на колючей проволоке, висят клочья разных вер. Что хорошо в Африке, в Европе — беда. Нужно почиститься.

Я сидел перед королем на лавочке, а он сидел на троне в королевском дворце, немножко, конечно, похожий на председателя колхоза, но только совсем немножко. Во всяком случае, люди падали перед ним на колени, и посольский шофер — африканец — тоже радостно упал и пополз.

— Кинг, вы смерти боитесь?

— Конечно, нет, — ответил король. — Потому я и король.

Они делают надрезы на ступнях, и змеи их не кусают.

Король быстро собрался в дорогу, и мы вышли из королевского дворца, поехали в деревню на двух машинах (у него вместо номера надпись: Король Побе), но не успели отъехать, как король остановился, и мы купили ему три литровых бутылки бензина.

В Обеле, так зовется деревня, граница между Бенином и Нигерией петляет среди курятников, алтарей и амбаров. Жители этой потревоженной государственности заходятся и заговариваются на смеси английского sit down! и французского asseyez-vous! по приказу кинга, которого поят вместе с нами болотной водой вместо хлеба с солью. Срочно чинят сломавшееся ночное солнце, подвешивают его на дереве, и женщины дико вопят об открытии церемонии.

Шеф деревни, он же главный колдун — Абу. Лицо Абу не устраивает ни один из доступных мне дискурсов. Оно искажает синтаксис до неузнаваемости, похожей на грубую компьютерную ошибку программной несовместимости. Вместо букв экран покрывается неведомыми значками, глумливой иерографикой, о существовании которой в родном компьютере я не догадывался. Ритм трех тамтамов и рисовой супермешалки достигает космической частоты. Наконец, ударили в калибасы , и вся деревня бросилась в танец в позе перегнувшихся в талии ос. Единственная забота колдуна Абу — мое возвращение. Если жители деревни поднимаются-спускаются, как по лестнице, мое «Я» может заплутать в топографии. Приходится проконсультироваться с Атинга, определить с заступником прогноз на ближайшее будущее, что сопровождается подключением еще двух колдунов в тонких женских трансвеститных платьях. Мне проливают на голову прозрачный напиток и всматриваются в судьбу. Сначала идет нижний ряд успехов и неудач. Затемняя мое семейное будущее, они отрывистыми жестами и словами троекратно сообщают мне о готовящемся кинотриумфе. Затем берут мою душу на более тонкий анализ, и я чувствую, как она вздрагивает в их руках. Обменявшись со мной четырехкратным рукопожатием с учащенной перестановкой кистей и пальцев для приведения энергии в адекватное состояние, колдун, наконец, мягко запускает меня.

Транс.

Описание транса.

Я вхожу в транс.

Немка входит в транс.

В красно-белых одеждах и колпаках.

Обильное выделение пота.

Оторванная пуговица.

Жертва французского империализма.

Натрудившийся колдун пьет джин.

Становлюсь очень сильным.

Вот схема полета.

Капитан устроил коктейль по поводу нашего визита.

— Ну, и где виноград? — огляделась Габи.

Зала напоминала советское посольство былых времен. На стенах висели натюрморты второстепенных художников.

— Какие ужасные картины! — прошипела немка, но так, чтобы слышали все.

— Даже здесь, — с любовью сказал я, — ты готова, жертвуя хорошим тоном, бороться за хороший вкус.

После коктейля капитан дал обед.

— Капитан! — закричал я в ответ. — Что вы такое говорите! Вы же высшая инстанция, все видите сверху! Что вы так раскипятились? Уймитесь! Я сам против исключительности России, но к чему эти антирусские настроения?

— Ладно, — вступилась вдруг Лора Павловна, — зато как поют! Русские, турки, болгары, румыны, наконец, украинцы — все эти люди на восток от Европы — у них такие певцы. Возьмите хотя бы Шаляпина!

— Зачем вы, Лора Павловна, нас сравниваете с турками? — не выдержал я. — Дополнительное оскорбление.

— Вот именно, — сказал капитан, — а с кем вас прикажете сравнивать?

— Да ты сама — волжская буфетчица! — закричал я на Лору Павловну. — Родная, не ты ли, вылезая на пристани из моей машины, хотела прикрутить окно с внешней стороны?

Все расхохотались, и Лора Павловна, почему-то довольная, тоже.

— Русские — это фальшивые белые! — закричала на меня Лора Павловна.

— Поганки, — хохотнул капитан. — Помиритесь.

Вокруг нас радостно собрались мертвые люди, много знакомых и дорогих лиц. Одна маленькая женщина, никак не умевшая в жизни стареть, знакомая моих родителей, протиснулась.

— А ты-то как тут очутился?

Она просунула мне в руки свою книгу о Мали, изданную когда-то издательством «Мысль».

— Я знал, что вы придете, — сказал я. — Я чувствовал и общался с вами в пустыне.

Она улыбнулась с легкой грустью. Впрочем, они выглядели празднично. Казалось, сейчас начнется праздник, растворятся двери, и мы все куда-то пойдем. Вместе с тем, я беспокойно сознавал, что мне надо что-то спросить, пока не поздно, что этот фуршет готов закончиться каждую секунду.