Виктор Ерофеев - Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)

— Помните Апокалипсис? — по-светски спросил меня помощник капитана, в котором было действительно нечто пушкинское. — Там говорится об иссякновении рек воды живой.

— Неужели и Пушкин — ваш человек? — тихо спросил я.

— Вы — наш человек, — приблизился капитан, обнимая помощника за талию.

С неожиданным подозрением я взглянул на обоих. Капитан закружился в вихре гостеприимства. Он протанцевал с Лорой Павловной тур вальса, затем хватил водки с шампанским, и они заплясали рок. Помощник с дьявольской галантностью уволок Габи на танец. Габи выглядела польщенной. Она вспомнила юность, когда танцевала topless в ночных кабаках Западного Берлина, и показала такой класс, что гости зашлись в экстазе. Я яростно ей аплодировал. Но и помощник не отставал от нее. Он выдал свою рейнскую чечетку. Затем они слились в танго, и помощник, как истинный соблазнитель, водил ладонью по ее узкой длинной юбке, по чуткому, чуть декадентскому бедру.

— А вы — настоящий поэт, — сказала ему Габи, млея от удовольствия. — Я никогда не забуду вашей кассеты с принцессой.

— Вы — моя принцесса! — признался помощник на весь зал.

Габи таяла в его руках. Сойдясь в восторженных отзывах об инсталяциях Ильи Кабакова, они вместе куда-то исчезли, и мне представилось, как они целуются со стоном, взасос в конце коридора, в мужском загробном сортире.

— В пляшущих богов все-таки легче верится, — флегматично заметил я, столкнувшись с помощником перед баром в очереди за выпивкой.

— Я думал, вы смелее, — усмехнулся он. — Вы почему умолчали о том, как на Миссисипи в ванной вы писали в лицо вашей спутнице?

— Ей так захотелось, — смутился я.

— А когда вы нассали ей в рот и она захлебнулась, вы с отвращением задернули занавеску.

— Не для печати, — покраснел я.

— Живодер! — не унимался помощник. — Она от любви вся извелась, весь ее текст — любовный манифест, а вы… вы ей — в рот ссыте!

— А все началось с того, что вы на Волге в нее как мальчишка влюбились! — раздался голос капитана.

— Ладно вам, — сказал я. — Я же не спрашиваю вас, почему вы оба ни черта не понимаете в судоходстве.

Они оторопели от такой наглости.

— А что, неправда? — не унимался я. — Матросики! Ну, скажите мне, что такое фок-рей?

— Лажаемся, — удовлетворенно констатировал старпом.

— Гуляет! — обрадовался капитан. — Вот она — узурпация человеком божественных функций!

— Да нет, — осекся я. — Извините. Я не убивал негра в Нью-Йорке, — неожиданно покаялся я.

— Ну-ну, — сказал помощник капитана.

— Капитан, — не выдержал я, — почему парность — основной принцип существования?

— Оставайтесь здесь, и вы все поймете, — сказал капитан. — Не спешите раньше времени.

Я невольно посмотрел на часы.

— Пора, — сказал я.

— Пять рек, — хитро сказал капитан. — Не расплескайте!

— Может, останемся? — обольстительно сказала немка.

Мы выскочили из дома. В саду стояла дикая жара. Влажность была стопроцентная.

— Посмотрите, какая у меня biche, — сказала Лора Павловна. — Иди сюда, моя девочка.

Она погладила маленькое животное и улыбнулась мне.

— На тебя пролился светлый свет бытия. Ты, дурак , это понял?

— Серьезно, что ли? — Я уже не знал, чему верить. — Лора Павловна, — как дурак сказал я, — до свидания. Я вас жду.

— Der Tod ist vulgar! — Из форточки с треском высунулся старпом, пока женщины неловко прощались друг с другом. — Не отпущу!!! — Он разодрал на груди мокрую от пота тельняшку.

Габи приветливо замахала ему рукой.

Машина рванула по просторному проспекту Котону, который был похож на Елисейские Поля. За рулем сидел взволнованный секретарь российского посольства.

— Опаздываем, — сказал он.

Мы примчались в аэропорт, в кафе меня ждали молодой писатель Камий и еще какой-то человек, учившийся в Москве. Они бросились ко мне, но дипломат закричал отчаянно:

— Уже закончилась регистрация. Бегите.

Большой самолет Сабены уже запустил моторы, беря курс на Уагадугу.

— Вы опоздали, — сказала африканка.

Недовольная африканка взяла билеты с нескрываемым отвращением. Носильщик свалил на весы пыльный багаж. У трапа самолета таможня вдруг принялась копаться в личных вещах. Таможенник изъял у меня из портфеля калибас пальмовой водки, самогонный подарок короля, заявив, что это нельзя вывозить из Африки. Я с тоской посмотрел на бельгийских стюардесс в зеленых юбках.

— Отдайте мой калибас, — потребовал я.

— Вы нарушаете закон, — сказал таможенник.

Отодвинув таможеника, моя спутница прочно завладела посудой.

— Это верно, что путешествия укорачивают жизнь? — Она по-русски засосала из горла пальмовой водки.

— Да! Но пятая река. … — Я взболтнул бутыль и принял в свой черед, переиначив немецкий посыл: — делает жизнь практически бесконечной.

— АММА! — воскликнули мы с Лорой Павловной, восходя к началу начал, поднимаясь по трапу, дыша друг на друга дивной сивухой.

Не менее дивные подонки достались африканской бюрократии.

1996–1998

— Приближаемся. — Григорий краем глаза следит за сказочным парком за оградой. — Где это мы?

— Нигде. — Татьяна мягко улыбается одними только синяками под глазами, ее веки не сомкнуты, и хорошо видно, что яркие пятна Ларше у Татьяны треугольной формы. Своими основаниями ее треугольники обращены к роговице.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Только немного холодно.

— Коченеешь? — Григорий трогает ее за щеку. — Потерпи. Уже недолго.

— Григорий! — Татьяна неподвижно смотрит ему в глаза. — Не унижайся. Ты держись. Ты — мужчина. Ты не унижайся, Григорий.

— Ну что ты, что ты, — успокаивает ее Григорий. — Твое охлаждение возникает вследствие прекращения теплообразования.

— А какое у нас оно было, ты помнишь, это теплообразование, Григорий!

— Что было, то было, — соглашается он. — Большое теплообразование!

— А ты удиви меня, — просит Татьяна.

Из сократившихся артерий ее кровь сонно переходит в вены.

— Конечно, я сейчас, я удивлю. Это ничего. Твоя температура понижается на один градус в час. Какой парк, Татьяна! Ты посмотри на эти пещеристые места, которые при помощи ножек срастаются с ветвями.

— А ты нажми, нажми на эти пятна, ведь цвет кровоподтека не меняется.

— Да вообще, если тебя перевернуть, пятна переместятся на противоположную поверхность тела.

— Переверни меня, Григорий, пожалуйста, переверни.

— Ты посмотри, какой парк!

— Ничего особенного. Он какой-то весь грязно-зеленый и как-то странно пахнет.

— Это ничего. Это распад гемоглобина, Татьяна.

Кишечник Татьяны резко вздувается газами.