Питер Абрахамс - Живущие в ночи. Чрезвычайное положение

Угадав его настроение, Ди протянула через стол руку.

— Пусть сам во всем разберется, так будет лучше для него.

— И все же… — Он не закончил свою мысль. — Он слишком молод, а молодежь легко ранима.

«Зато раны у них быстрее заживают», — добавила она про себя, но говорить этого не стала, потому что знала, видела по его лицу, что он все понимает.

— Он будет есть?

— Будет есть и делать все, что обычно делает человек. Не беспокойся о нем. Сегодня ночью, когда он будет меня отвозить, я дам ему возможность выговориться. Доверься ему — и мне.

Днем они отыскали скрытое от солнца местечко под нависшей скалой, и пока Ди читала, Нкоси сделал с нее множество набросков. Он рисовал ее во весь рост, делая зарисовки отдельных деталей, например кисти руки или ступни, уха и даже линии губ. Несколько раз рисовал глаза, но чаще всего — лицо целиком; он заходил то с одной стороны, то с другой, пока не изобразил его во всех возможных ракурсах. Он остался доволен своей работой, и, когда закончил ее, солнце ушло далеко на запад.

Отчужденный и замкнувшийся в себе, появился Дики — впервые с тех пор, как накануне вечером Ди крикнула ему «покойной ночи». Он принес чай и печенье, поставил поднос к ногам Ди и удалился, не сказав ни слова, даже не подняв глаз.

После чая, почти перед самым заходом солнца, они спустились в широкую долину, сели возле пересохшей речки, которая петляла в горах, отыскивая выход к морю, и стали любоваться горами, высившимися по другую сторону широкой долины.

— Сколько раз я смотрела на все это прежде, — сказала она, — но по-настоящему увидела только сейчас. Наверно, благодаря твоим зарисовкам. Я словно прозрела, для меня вдруг открылась красота этих мест, да и всей страны.

— Чему учишься в северных странах, так это умению видеть. Красоту зеленой травы и молодой листвы я ощутил лишь после того, ка «прожил зиму в Европе. Почти три месяца земля была покрыта снегом и деревья стояли голые, без листьев. Потом однажды на них набухли почки, и весь мир, казалось, ожил. Под окном моей комнаты росло дерево, и когда после суровой английской зимы на нем распустились зеленые листики, мне показалось, что они исполнены ни с чем не сравнимой жизненной силы.

— Это потому, что ты художник, — оказала она. — И северные страны тут ни при чем.

— Нет. Дело в том, что надо учиться видеть. А учиться видеть и слышать легче там, где происходит резкая смена времен года. Если деревья стоят зеленые круглый год, ты привыкаешь к этому и постепенно перестаешь их замечать. Но когда не видишь зелени несколько месяцев кряду, а потом вдруг появляются зеленые листочки, это производит потрясающее впечатление. А сравнивая зеленые деревья с голыми, ты, по существу, учишься видеть.

— Значит, любовь тоже остается привычкой до той поры, пока не перестаешь любить… Не верю.

— Однако бывает и так. Но ты мыслишь упрощенно. Ведь разговор шел о том, как научиться видеть.

— Или любить. — Она наклонилась и стала разгребать сухой рыхлый песок. Потом снова заговорила тихим ласковым голосом, тщательно подбирая слова: — Со вчерашней ночи меня не покидает чувство, которое ты испытал, когда увидел первые зеленые листья после первой зимы, проведенной в Англии. И это чувство до конца дней моих не станет привычкой. И я не желаю верить, будто люблю тебя потому, что в нашем обществе господствуют насилие и жестокость.

— Не продолжай, не надо! — сказал он быстро и ласково привлек ее к себе. Сначала она противилась, но потом уступила и прильнула к нему, хотя по-прежнему не поднимала головы. Он терпеливо ждал. Наконец она взглянула на него и попыталась улыбнуться.

— Между «видеть» и «любить» — глубокая разница, — сказал он.

Робкая детская улыбка затрепетала на ее лице.

— Я знаю. Сама не пойму, почему вдруг я испугалась и стала нервничать.

Они молча сидели, прижавшись друг к другу, пока не растаял золотой ореол вокруг горных вершин и долина не наполнилась тьмой и прохладой. Потом они взялись за руки и стали подниматься вверх по склону.

Свет в передней и доносившиеся из кухни запахи свидетельствовали о том, что Дики Наяккар дома. Они прошли прямо в спальню; Ди с тоской думала о предстоящей разлуке, и близость их на этот раз была исполнена болезненно острой чувственности. Он без конца шептал ей нежные слова; наконец она успокоилась, и ими обоими овладела тихая умиротворенность; так они и уснули, не размыкая объятий.

Во сне его вдруг обуяла тревога — ему показалось, будто ее нет рядом, тревога все нарастала, и в конце концов он проснулся. Открыл глаза и с ужасом обнаружил, что она и в самом деле исчезла. Его охватило смятение, которое несколько раньше испытала она. Поспешно натянув брюки, он выбежал из спальни.

Ди была в кухне. Она хлопотала у трех маленьких примусов, а Дики Наяккар стоял рядом и нарезал ломтиками мясо. Оба подняли глаза, когда он вбежал в кухню. И в какую-то долю секунды, прежде чем он успел облегченно вздохнуть, Ди прочла на его лице отчаяние. «Он действительно любит меня», — подумала она, и спокойствие, с которым она восприняла эту мысль, вызвало у нее едва уловимую удивленную улыбку.

— Все в порядке, дорогой, — быстро сказала она, и его лицо тотчас же успокоилось. Мы всегда будем вместе, хотела она сказать, но в этот момент скорее почувствовала, нежели увидела смущение Дики, который изо всех сил старался не смотреть на них. Нкоси стоял босиком, обнаженный до пояса, и контраст между естественным цветом тела и загримированными руками и лицом был разителен. Он даже не застегнул как следует брюки. Неудивительно, что юноша пришел в замешательство.

— Пока поспеет еда, ты можешь умыться и одеться, — сказала она, улыбнувшись ему одними глазами.

Когда Нкоси скрылся за дверью, она как бы между прочим оказала Дики:

— Я его очень люблю и надеюсь, когда-нибудь мы поженимся. — Потом как ни в чем не бывало снова принялась за дело, что-то напевая вполголоса. Дики Наяккар по-прежнему стоял потупившись и никак не мог собраться с мыслями.

Ему очень хотелось уйти из дому, и, едва покончив с делами, он отправился в горы. Дики отчаянно карабкался вверх по крутому склону, словно кто-то его подгонял. Раз или два оступившись, он скатывался вниз, и тогда ему приходилось ползти на четвереньках. Измучившись, он наконец добрался до вершины и перевел дух.

Не в силах найти выход своим чувствам, он схватил увесистый камень и швырнул его в скалу. Потом стал бросать крупные осколки горных пород, испытывая мучительную боль всякий раз, как камень ударялся о скалу. Он бросал до тех пор, пока не заныли руки. Дьявольская усталость умерила его ярость, и мысли, которые он глушил в себе, стали прорываться наружу, перед его мысленным взором заплясали видения… Любимая сестра доктора, женщина из высшего класса, пусть хромая, вешается на шею черному… Позор всем нам… Примчалась, чтобы переспать с ним… А почему не Сэмми? Почему не Сэмми?.. И вдруг ему в голову пришла дикая мысль… Почему не я?.. Я ведь не черный… Потом он плакал, как ребенок, долго и безутешно.