Питер Абрахамс - Живущие в ночи. Чрезвычайное положение

— Бывает, но редко.

— Вот как.

Эндрю угнетало все услышанное. Он не любил слушать семейные новости, но на этот раз не мог побороть любопытства. Он предпочел бы забыть о семье. Но его душу захлестнули воспоминания.

— Ну что ж, всего!

— Уже уходишь?

— Да.

— А к своим разве не зайдешь?

— Нет.

Он был не прочь повидать Дэнни, но уже одна мысль о том, что ему придется войти в детскую, была для него нестерпима: слишком мучительна память о прошлом!

— До свидания.

— О’кей. Только не строй из себя белого в этом твоем Уолмер-Эстейт; не забудь, откуда ты родом.

Но Эндрю был полон решимости забыть. Он резко повернулся и быстро зашагал вдоль Каледон-стрит. Навстречу ему, по другой стороне улицы, шел Джеймс. По коже пробежали мурашки, снова полился пот. Эндрю шел, глядя прямо перед собой. Джеймс словно не видел его. С бьющимся сердцем Эндрю свернул на Теннант-стрит. На углу Гановер-стрит он вскочил в автобус.

В этот день, в пять часов, объявляли результаты экзаменов. Эндрю хорошо знал, как это бывает. Вдоль улицы Сент-Джордж вытянется нетерпеливая очередь; каждый называет свой номер и, затаив дыхание, ждет. А потом уже ликует или огорчается, в зависимости от того, что ему скажут… Разрешит ли ему Мириам продолжать учение, если он получит высокий балл? Только получит ли он высокий балл? Всякое может случиться.

Он, Джастин и Эйб ехали в редакцию «Аргуса». Дневная смена уже начала работу, и автобус был на три четверти пуст. Эйб был спокоен и уверен в себе. Джастин явно тревожился, говорил быстро и нервно жестикулировал.

— А вы знаете, что наши номера последние?

Он говорил о системе, при которой экзаменационные работы подписывают номерами, а не фамилиями.

— Ну и что?

— А то, что мы стоим в списке последними.

— Да?

— Потому что мы небелые.

— К чему ты ведешь речь?

— Да так, ни к чему.

— Тогда зачем упоминать об этом?

— Я только думал…

— Что думал?

— Даже в паршивых экзаменах и то дискриминация.

— А ты чего ждал? Ты ведь учился в цветной школе.

— Я об этом не просил.

— Как и я.

Автобус проезжал Касл-Бридж, и Эндрю бросил украдкой нервный взгляд на дом тети Эллы. Дверь была заперта, и шторы опущены. Наверное, тетя Элла стряпает и прибирает в триста втором.

— Что ты будешь делать, если пройдешь, Эйб?

— Поступлю в университет.

— На какое отделение?

— Хочу получить степень бакалавра естественных наук.

— А потом?

— Пойду работать учителем. А что мне еще остается? Что еще остается цветному джентльмену?

— Верно.

— А ты, Джастин?

— Я еще не знаю, выдержал ли я.

— А если провалился?

— Начну все сначала.

— Это будет преотвратно.

— Кто спорит?

— А ты, Эндрю?

Эндрю был в растерянности. Даже не знал, что ответить. Мириам помалкивала, а Кеннета он почти не видел.

— Так что?

— Пока еще ничего не знаю.

— Тебе надо продолжать учебу.

— Я бы и сам хотел, но положение у меня неопределенное.

— Понятно.

Возле ратуши они выпрыгнули из автобуса и протолкались сквозь толпу покупателей и конторщиков к зданию «Аргуса». Кругом, озабоченные, группами стояли сотни учащихся. Очередь огибала все здание и концом выходила на Берг-стрит. Они встали в самый ее хвост.

— Если все мы сдадим, надо будет отпраздновать эго событие.

— Ладно, — равнодушно согласился Эндрю.

— По крайней мере, где-нибудь собраться.

— Где-нибудь собраться, — откликнулся он машинально.

О том, чтобы устроить пирушку у него дома, не могло быть и речи: он никогда не водил туда друзей. Никогда даже не приглашал их к себе: ни на Каледон-стрит, ни в Уолмер-Эстейт. Интересно, что сказала бы Мириам, если бы он позвал к себе Эйба, а может быть, и Джастина?

Пять часов вечера. Двери распахнулись, и очередь, колыхаясь, потекла вперед. Они двигались медленно, шаг за шагом.

— Началось, — сказал Джастин. — Так-то вот. Желаю вам всем удачи.

Юноши уже выходили из дальней двери — одни неестественно веселые, другие мрачные, с вытянутыми лицами. Эндрю вдруг охватило глубокое уныние. Он был одинок, безнадежно одинок в этом людском потоке. Вот так же чувствовал он себя в ту ночь, когда умерла его мать и он стоял с апостоликами. Вот так же чувствовал он себя, шагая по Нэшнл-роуд. Где-то возле Нароу он сел на кучу щебня, сваленного на обочине. Нещадно припекало солнце. Он взглянул на часы — было что-то около трех дня. Его мать как раз, наверное, хоронили в это время. Затем он двинулся дальше — по этой выжженной местности, пустынной и безлюдной. Неужели он обречен на вечное одиночество?

Джастин и Эйб уже стояли перед длинным столом. Эндрю было все равно, как он сдал. Плевать ему на экзамены!

— Номер?

Он смутно различал какую-то женщину по ту сторону стола.

— Номер, пожалуйста.

— Четыре тысячи четыреста шестьдесят, — ответил он безучастно.

Она пробежала пальцем по списку.

— Дрейер? Эндрю Дрейер?

— Да.

— Вы прошли по первому классу, с освобождением от приемных экзаменов.

— Благодарю вас.

Это не укладывалось в его голове. По-прежнему давило чувство одиночества. Неужели у него никогда так и не будет дома, который он мог бы назвать своим? Где все принимали бы его таким, как он есть? Не зависеть от других. От милосердия сестры и ее мужа. Эндрю отошел от стола с намерением удрать от своих приятелей. Вернуться бы к Мириам и выспаться как следует. Только бы не наткнуться на Эйба и Джастина, думал он со страхом.

— Эндрю!

Он невольно остановился. К нему бежал Эйб, охваченный сильным возбуждением.

— Как твои дела?

— О’кей.

— Успешно прошел?

— По первому классу.

— И я тоже. Давай твою лапу.

Он энергично затряс руку Эндрю.

— Думаю, из всей нашей школы лишь мы двое сдали по первому.

— Да? — сказал Эндрю без всякого энтузиазма.

— Неужели это тебя не радует?

— Радует, — ответил он, но в голосе его звучала скука.

К ним подошел Джастин, от его волнения не осталось и следа.

— Ну, я прошел, ребята.

— Молодчина!

— А как вы?

— Оба по первому.

— Здорово!

— Поехали. Надо же порадовать своих этой доброй новостью.

Они впрыгнули в автобус. Эйб был слишком возбужден, чтобы заметить мрачное настроение Эндрю. Он без умолку болтал с Джастином. Эндрю мечтал отделаться от своих однокашников и побыть в одиночестве. Он вдруг вспомнил дождь, который лил в ту ночь, когда умерла мать. Вспомнил эту трогательную группу, распевавшую псалмы на площади Грэнд-Парейд. И дрожащего от холода малыша с белеющими костяшками пальцев. Отче наш, иже еси на небесех. Да святится имя Твое. Да приидет царствие Твое. Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли… Как его тогда измордовал Джеймс! Перенести такое унижение, да еще в присутствии Дэнни! Когда он вышел в тот день, то тихо закрыл за собой дверь, а по лестнице спускался на цыпочках…