Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей

Англичане в отместку спалили дотла все, что могли, схватили нескольких афганцев и повесили для устрашения народа.

И смерть пошла косить своей косой. Британские патрули погибали один за другим от чьей-то умелой руки, не оставлявшей никаких следов. Британское командование пребывало в тревоге: положение становилось все более опасным.

Англичане усилили репрессии. После четырех часов дня жителям запрещалось появляться в городе. За нарушение грозил расстрел.

Двери домов были крепко заперты на засовы, люди боялись нос высунуть на улицу.

Как-то поздно вечером Махджабина и Шер Афзаль сидели на веранде и вдруг заметили, что постель Батура пуста.

Недоумение быстро сменилось тревогой: сын ушел без разрешения, а одежда его лежала на месте. Выйти из дома в такое опасное время! Что за легкомыслие!

Уже перевалило за полночь, но ни Шер Афзаль ни Махджабина не сомкнули глаз, ожидая сына.

Лишь утром, когда с минарета раздался азан[ Азан — призыв муэдзина к молитве.], явился Батур в форме английского солдата.

С перепугу родителям почудилось, будто вошел оккупант, но, узнав сына, они заключили его в объятия.

Когда же стало известно, что убиты еще пятеро британских солдат, а убийца, как: обычно, не оставив следов, исчез, родители поняли, кто этот таинственный мститель.

Британские власти бросили все силы на поиски и в конце концов напали на след.

Около полудня в дом Шер Афзаля ворвался британский офицер с несколькими солдатами. Во время обыска была найдена военная форма, в которой отважный Батур убивал чужеземных солдат.

В руках британских властей оказалась улика. Раскрылась наконец тайна загадочных убийств их солдат.

Офицер быстро провел допрос и обвинил юного героя в убийстве британских офицеров.

Батура повесили на площади Шор-Базара.

Поднимаясь на помост, мальчик увидел в толпе отца и мать, обливающихся слезами, и послал им прощальную улыбку.

Перевод с пушту Л. Яцевич

На лбу у Джани выступили капельки пота. Увидев, что мать вдевает нитку в иголку, девушка робко сказала:

— Мамочка! Этот проклятый ворот все расползается… Хватит… Ведь я ношу это платье почти пять лет. Хан дал мне его в тот год, когда умер отец, пусть земля ему будет пухом, и потом ведь…

Джани умолкла и, потупившись, уставилась в пол. А когда мать принялась за шитье, тихо добавила:

— Мамочка! Этот хан вечно шарит глазами у меня за воротом.

Абый[ Абый — букв.: мамаша, обращение к пожилой женщине, часто становится частью имени.] Наштара, услышав это, уколола палец иголкой и вскрикнула. Слова дочери сильно ее огорчили, она наморщила лоб и часто-часто заморгала глазами.

Джани растерялась, уколотый палец матери поднесла к губам, подолом платья вытерла кровь.

Глаза Абый Наштары сверкали гневом:

— Джани! За кусок кукурузной лепешки ты пасешь буйволиц хана, в жару ведешь их на отмель! Я, босая, собираю для него верблюжьи колючки и целыми охапками тащу в дом. А он за все пять лет дал тебе ситцевое платье, а мне — старые выцветшие шальвары своей старшей жены. Но сейчас он посягнул на твою девичью честь! Ну, я покажу ему, пакостнику, спицами выколю его поганые глаза, чтобы не смотрел, куда не следует! Так его отделаю, как ни ему, ни кому другому и не снилось!

Абый Наштара задрожала от злости, как листья шелковицы на ветру. Язык отказывался ей служить. Джани перепугалась и подошла к матери:

— Мамочка! Я дочь пуштуна. Родилась от матери-пуштунки, — промолвила она гордо. — И если понадобится, сама дам хану отпор. Всю свою жизнь я тяжело трудилась за кусок кукурузной лепешки. И нет у меня ни серебра, ни золота, ни коров, ни буйволиц, ни земли, ничего. А после хана останутся несметные богатства.

— Дочка! У кого какое счастье. А если счастья нет, то и ничего нет… Ничего…

С этими словами Абый Наштара закинула серп на спину и поплелась косить верблюжьи колючки для растопки ханского танура…

Хан сидел у себя в худжре, откинувшись на подушку, ел дыню, отрезая кусок за куском, и то и дело поглядывал на дверь, видимо ожидая кого-то.

Вскоре за дверью послышались шаги, на пороге появилась тетушка Маргалыра, а за ней — Джани.

— Наконец-то явились, — нахмурившись, сказал хан. — Я уж думал, вы померли!

— Хан! — не помня себя от страха, ответила тетушка Маргалыра. — На дороге полно колючек, а я босая. Еле добралась до твоего дома.

— Молчи, несчастная! — оборвал ее хан. — Колючки, видите ли, ей помешали! Можно подумать, что у тебя ноги как у людей, что ты… что ты… А теперь убирайся! Скотину надо кормить. Собери в поле соломы… А ты, Джани, вымой посуду: скоро пожалуют гости.

Тетушка Маргалыра вышла из худжры, благодаря бога, что хан ее не избил, и чуть не бегом отправилась в путь.

Тогда хан повернулся к Джани и, улыбаясь, ласково сказал:

— Джани. Платье у тебя совсем обветшало, надо бы справить новое! На этот раз из парчи или хорошего полотна… Подойди ближе, присядь… Уф… Какой бессовестный этот ворот! Стоило ли его зашивать? Он порванный лучше был… А теперь…

Джани переменилась в лице, в горле пересохло.

— Бог наделил тебя красотой, — продолжал хан. — Честно говоря, ты в рваном еще лучше, потому что все видно…

— Что за подлые ты ведешь речи! — стиснув зубы, проговорила Джани, шагнув к хану.

Хан, смеясь, слез с тахты, подошел вплотную к девушке, схватил за руку:

— Не дури! Джани! Хан всемогущ! Твоя красота и отшельника в грех введет! Хватит мне на тебя смотреть. Сегодня я сделаю все, что хочу… потому что я…

Хан не успел договорить: Джани отскочила, схватила нож, как тигрица кинулась на хана:

— Хан-себ[ Себ — просторечное произношение слова «сахиб», букв.: господин.], ты дьявол! Ты всегда рад запятнать честь бедняка. В тебе нет ни благородства, ни человечности, а раз так, то и незачем тебе жить…

Хан струсил было, но, охваченный похотью, вдруг захохотал, как безумный, и обнял Джани. Но тут руки его медленно разжались и повисли, словно плети, глаза остекленели, как у зарезанного быка, и он, бездыханный, рухнул к ногам девушки.

Джани повернула нож, вонзившийся по самую рукоятку в грудь хана…

Перевод с пушту Л. Яцевич

Расул-мама[ Мама — дядя с материнской стороны. Употребляется также, как часть имени пожилого человека.] прислонился к надгробному камню, тяжело вздохнул и бросил в рот щепотку насвара…

В нескольких километрах отсюда у края луговины мирно щипали траву две черные буйволицы, лишь изредка отгоняя хвостом назойливых оводов…

Расул-мама, которого насвар слегка одурманил, любовно поглядывал на буйволиц и бормотал:

— Боже правый!.. Какие счастливые эти твари! Будь я на их месте, меня гладила бы своими ручками Гути, а то и прижалась бы ко мне… Курбан[ Курбан — букв.: «я твой покорный слуга», распространенная у афганцев формула.], боже, почему ты не слышишь мою презренную мольбу?