Войцех Жукровский - Каменные скрижали

Чем счесть это увядающее в пальцах письмо? Призывом? Завещанием? Или всего лишь предупреждением, коль скоро оно дошло?.. А если это знак, чтобы я не возвращался? Если родины нет, куда возвращаться? И дозволительно ли так думать даже в самый черный час?

Поскольку о смерти Белы сообщили западные газеты, его, скорей всего, похоронили в Австрии, даже не на венгерской земле. А собственно, какое это имеет значение? Магические приоритеты. Земля всюду одинакова. Нет. Нет. Та, по которой ты делал первые беспомощные шажки… В ее травах я прятал лицо, утирая слезы первого унижения. Та, по которой я в гневе молотил бессильным кулаком, за которую цеплялся, чтобы из рук не выскочила, потому что она вертелась после бешеной гонки так, что звенело в ушах. Та, которой я дал название на самом прекрасном языке, потому что это был мой собственный, венгерский язык. Она ждет меня, знаю, что ждет. Мое, не по мне малое место.

Со смертью Белы и я рухнул, рассыпался, у меня больше нет свидетеля детских игр, купанья коней, странствий на заросший ракитой островок посреди Дуная, когда внезапный коварный паводочек чуть не утопил нас, спавших в шалаше. Одному-единственному Беле я сказал, что люблю Илону, еще тогда, когда школу кончал. Готов был убить его, когда он выхватил у меня ее фотографию и стал дразнить, скача по партам и держа ее над головой, а потом, когда я поймал его, бросил карточку ребятам, и те возвратили ее изуродованной, с пририсованными усами и бородой. Тогда я пожелал ему смерти. Вот он ее и принял. А ведь я его любил, ведь он знал меня, делил со мной тревоги, столько ночей в разговорах до рассвета. Мы с горечью называли это игрой в спасение родины. Преданный друг. Великолепный товарищ, умевший радоваться жизни. Легкий на подъем, открытый для самой невероятной идеи. Не может быть, чтобы воздух сомкнулся над ним, как вода, и следа не осталось.

Слово об утерянном Друге детства. О том, как умираю сам в ушедших близких. Иштвану стало стыдно. Неужели любое чувство он готов поменять на слова с подсознательным расчетом, что завтра отдаст в печать, бросит, как зерно птицам.

Он весь ушел в погоню за образами дальнего прошлого, представлялись придунайские луга, жалобные крики перепуганных чаек, ивняки, крупные сережки в желтом вешнем пуху, ветер, колеблющий ветки, опрокидывающий желто-черных, как тигры, шмелей, которые отвечают недовольным басовитом жужжаньем, пронзительно-голубая вода, бегущая ручейками и медленно, как ртуть, натекающая в каждый след от конского копыта.

Зазвонил телефон.

«Вечно кто-нибудь мешает», — разозлился Иштван и взял трубку.

— Иштван? Ты меня звал к себе нынче… Перемен не будет? — в голосе Двояновского почудилось что-то колкое.

— Не будет, чудненько, что мы с тобой побалакаем.

— Жена здорова? Дети хорошо учатся? Говорят, в Будапеште стекла повставляли и берутся подновлять особо побитые фасады? Настроение получше?

— Дома все в порядке.

— А у тебя?

— Без новостей, просто устал. Иду в отпуск, мне обещали.

— Дернешь в Венгрию?

— Нет. Поеду к морю. Отпуск в стране пребывания, — вспомнил Иштван официальный оборот.

— Везунчик ты. Завидую. До вечера. Прими заказ: «деревянная тарелка» и красное сухое.

— Тебя во сколько ждать?

— Как отстучу телеграммы. Да, новость есть, не слыхал? У мадам Кхатерпалья выкидыш.

— Не может быть! — крикнул Иштван, словно его винят.

— Нагар сказал, а Нагар все знает. После визита врача разволновалась, и хлоп! — преждевременные роды. Ребенок мертвый.

— В чем дело? Такая статная женщина.

— А черт его знает. Может, давние грешки раджи? Как знать, здоров ли он? Кое-чего ни за какие деньги потом не купишь. Гляжу, я тебя здорово расстроил этой новостью?

— Ужасно. Она так радовалась, — пробормотал Иштван.

— Как всякая мать. Ничего не попишешь. Предназначение.

— Ты знаешь, где она? У родителей?

— Не знаю. Звякни Нагару или самому радже. До вечера.

— До свиданья.

Иштван положил трубку. «Бедная Грейс. С какой ужасной меткостью настигла ее беда. Сколько было хитроумных комбинаций, лишь бы обеспечить будущему наследнику нераздельное состояние. Перечеркнуты все расчеты и планы. Все зря». Вспомнилась веранда клуба и Грейс, которая кладет, прижимает его ладонь к своему лону, чтобы он почувствовал толчки. «А если это был мой ребенок? Нет, нет», — со страхом передернул он плечами.

Нервно покружил по комнате. Набрал номер раджи.

К телефону подошел дворецкий, сказал, что сейчас позовет господина. Голос был спокойный, вежливый, словно в доме ничего такого не случилось.

— Ты уже знаешь?: — услышал Иштван голос Кхатерпальи, — Благодарю. Грейс никого не хочет видеть. Даже меня. Не приходи.

— Я вам очень соболезную.

— Знаю. Ты к ней неравнодушен, — донесся вздох, и после долгого молчания хрипло прозвучало: — Больше всего злит и мучит, что это случилось через два часа после визита доктора Капура, он сказал, что все о'кей, до родов осталось недельки две… Возможны легкие схватки, потому что матка опускается, но все в порядке. И когда Грейс всполошилась, я решил, что это пустяки. А она вдруг испугалась, что ребенок перестал шевелиться… Я ее успокаивал, говорил, что он, наверное, спит. Она упорствовала, мол, нет, он никогда еще так надолго не затихал. Врач тоже не торопился. А потом послушал и только тут встревожился: «Не улавливаю пульса. Не слышу». И тут же начались роды. Пуповина дважды обернулась вокруг шеи и задушила. Как будто кто-то нарочно подстроил.

Иштван понимал, что раджа страдает, происшествие представляется ему ужасной несправедливостью, издевкой судьбы. Рука, в которой была трубка, стала скользкой от пота. «Если я так переживаю, то, каково ему?»

— Чем я мог бы помочь?

— Ничем. У него был мокрый черный чуб, личико сморщилось, словно от плача. Говорят, похож был на меня, а не на Грейс; я потерял сына.

— Что сказал врач?

— Не все ли равно? Не оживишь. Капур говорит, что плод был некрупный, как обычно бывает с первым ребенком. Говорит, все оттого, что мать волновалась, возбуждение передается, он кувыркнулся и запутался. Но у Грейс не было никаких поводов для волнений, она была такая счастливая.

— Какой ужас. Передай ей мои…

— Обязательно, — не дал Иштвану договорить раджа. — Как только она оправится, я тебе дам знать. Надо создать ей спокойную обстановку, собрать друзей, не давать думать о… Она его даже не видела. Пусть все это будет как дурной сон. Я велел прибрать все, что могло бы напомнить: кроватку, приданое, коляску, что заказал в Лондоне. Она с этой коляской гуляла по холлу, примерялась, каково будет. Нет. И не было. Не было у нас никакого ребенка. Одни мечты. Спасибо, Иштван. Я знал, что ты… Ты будешь первый, кого я хотел у нее видеть. Предупреждаю, говори о чем угодно, даже о том, что ты в нее влюблен, но об этом не поминай ни под каким видом. Ты понял?