Сергей Залыгин - Тропы Алтая

Реутский сделал несколько шагов, перепрыгнул через узенькую канавку ручейка и увидел ее.

У ног Риты лежал рюкзак, Рита была в шароварах, в стеганой куртке. Шляпа висела на шнурке за головой, и на фоне светлого круга отчетливо выделялось смуглое лицо.

Лицо это бледнело, оно вздрагивало, и огромные, тоже вздрагивающие глаза смотрели на него — что-то хотели и боялись увидеть.

— Левушка… — сказала Рита. — Подойди же!

А когда он сделал к ней несколько шагов, сказала:

— Подожди, подожди! Ты простишь меня? Скажи сразу?! Ты можешь это?

Реутский молчал, чувствуя, как охватывает его благородное и безмятежное счастье, то самое, что всего лишь несколько минут назад было мечтой…

Единственно, в чем он еще дал себе отчет: «Не я первый подошел и позвал вот так! Не я! Первая — она!»

И протянул к ней руки:

— Милая…

Однажды в полдень к лагерю экспедиции подошла вдруг чья-то машина.

Вершинин-старший заметил ее первый и сказал:

— За мной… Куда-нибудь просят на консультацию, какое-то начальство требует! Нигде не скроешься, везде тебя разыщут, из-под земли выкопают! Нет человеку покоя, и только!

Но это оказались Парамоновы.

— Вот и мы за вами! Поехали к Шаровым? — сказала Елена Семеновна, здороваясь и преодолевая смущение, за которым Рязанцев сразу угадал многое: и упреки Парамонова, продолжавшиеся, наверное, еще очень долго после того, как они расстались, когда у «козлика» сломалась рессора, и снова ее тихие, но такие настойчивые уговоры: «Поедем, Леша, за Николаем Ивановичем, отвезем его к Шаровым… Поедем, Леша…» Так или иначе — она добилась своего.

— Нам теперь ехать хотя и дальше, — говорила Елена Семеновна, — зато через речку не плавиться на пароме. Жаль только, тот синий-то, необыкновенный ручей минуем.

— Ага, минуем, — подтвердил Парамонов.

Знали или нет Парамоновы, какое несчастье постигло недавно экспедицию?

Рязанцев не хотел спрашивать об этом у Елены Семеновны, тем более — у Алексея Петровича. Ему казалось, Елена Семеновна знала.

И в самом деле, поговорив еще о чем-то, она сказала:

— Поедемте… Дорога тут красивая, забудете о своей беде. А уж Шаровы-то такие люди, такие люди — на них посмотришь, и вроде жизнь по своим местам расстанавливается. — Тут же обратилась к Лопареву: — Очень прошу вас, Михаил Михайлович!

Кажется, следовало поехать.

Дорогой несколько раз снова приходилось идти пешком, пока «козлик» вползал в гору или спускался по крутизне вниз, и всякий раз при этом Рязанцев догадывался, что Елена Семеновна о чем-то хотела ему сказать.

Хотела, но не решалась…

И в ожидании ее слов Рязанцев смотрел на горы, на небо с редкими, но плотными облаками, па зеленую воду Аката и вспоминал ту, первую, неудачную, но в общем-то такую безмятежную поездку, когда у «козлика» сломалась рессора. Вспомнил сизый ручей с необыкновенной водой. Все это казалось сейчас далеким, хотя в действительности было совсем недавно — не прошло и месяца с тех пор.

На одном повороте, когда Лопарев и Парамонов ушли вперед, Елена Семеновна вдруг остановилась сама и Рязанцева тоже остановила, набралась смелости и сказала:

— Николай Иванович, вы тот раз, как приехали в наш совхоз, о жизни объясняли…

Рязанцев не понял:

— О жизни?! Вам?

— Ну да! На всем Горном Алтае как жизнь должна быть устроена. Говорили же?

— Да-да… Конечно.

— Так я вас о многом не спрашиваю, Николай Иванович. Знаю, несчастье у вас там было, в палатках, а все равно — о своем промолчать не могу… — Она вдруг сжала обе его руки в своих и с надеждой заглянула ему в глаза. — Вот предлагают моему Алексею Петровичу идти на выдвижение. В район. Даже в край, либо другой совхоз взять под свое руководство — крупный, ответственный. Не понимаю, по злобе, что ли, предлагают? — Подняла к Рязанцеву лицо. — Николай Иванович, я от него же о вас слышала хорошее, я знаю, он вас послушается, скажите, чтобы выбросил из головы об этом. Да мало ли что хвалят, что грамотами награждают, — скажите, чтобы и не думал! Очень я прошу вас! Он же учеником вам приходится! Слово-то для взрослого какое — у-че-ник! А? Николай Иванович?!

— У-че-ник… — повторил Рязанцев.

— Выскажите ему свое мнение. При мне, чтобы я слыхала. — И пошла вперед так быстро, что они тотчас догнали Парамонова и Лопарева.

— Погода хорошая, — сказал Рязанцев, — уборочную проведете вы нынче и кормов заготовите, Алексей Петрович, вволю. И зимовка будет в совхозе спокойная.

— Стараемся, Николай Иванович, — ответил Парамонов. — Стараемся. Не подкачаем.

— Вот что значит, когда руководитель долго в одном совхозе работает! В сельском хозяйстве иначе и нельзя.

— Конечно! — согласился Парамонов. — Разве можно?!

— А вам, Алексей Петрович, наверное, предлагают хозяйство покрупнее! А то и в город? Хотят сорвать с насиженного места?

— Так ведь, Николай Иванович, не говори «гоп», покуда не перепрыгнешь.

— Так-то оно так… — кивнул Рязанцев.

— А как же? Конечно! Как это заранее-то о себе говорить?!

Парамонов был нынче одет поскромнее и чувствовал себя гораздо проще с Рязанцевым, чем в первую встречу.

Лопарев поглядел на Рязанцева, потом на Парамонова, потом на Елену Семеновну, чуть усмехнулся и пошел вперед.

— И не жалко вам будет насиженного места, Алексей Петрович? Где столько трудов вложено?

— Да что об этом говорить, Николай Иванович? Что о деле говорить, когда дело-то по воде вилами писано?!

Очень приятен был этот разговор Парамонову.

— А вы знаете, здесь, в совхозе, руководитель как-то даже и виднее. В Москве на выставке его показывают. Непосредственно производством человек управляет… — Еще что-то нужно было сказать Рязанцеву, он поглядел на Елену Семеновну. Говорил он именно то, что она хотела, но сказал не все, и она с нетерпением ждала еще каких-то его слов. — Я бы на вашем месте, Алексей Петрович, ни за что отсюда не поехал! Ни за что и никуда! Уж поверьте мне!

Елена Семеновна чуть кивнула, потом шепнула незаметно:

— Вот спасибо! Дальше-то я и сама буду разговаривать. Ваше мнение внушать. — Задумалась. Потом встрепенулась: — А теперь я вам Шаровых покажу! Смотрите!

Совсем немного еще проехали вверх по узкой дороге вдоль ручья, в истоке которого стояла «заимка Шарова». Так называли мараловодческую бригаду, и на карте она была так же помечена.

Шаров встретил гостей, выйдя из сарая. Четыре бороды буйно росли на этом человеке: две из подбородка, две из-под щек, каждая едва не достигала пояса.

Бороды были сказочными, театральными, но и никак нельзя было представить себе Шарова безбородым. Такие огромные, волнистые, желтовато-льняного, не седеющего цвета, они должны были расти на крупном голубоглазом лице, и неестественно широкие плечи и грудь должны были прикрываться этими бородами. Сильный, не очень густой и не очень низкий голос мог слышаться только через эти бороды.