Вера Зеленко - Не умереть от истины

Людмила Георгиевна все преодолела. Сидела без перерыва на диетах, подтянула кожу, вырвала одну роль, потом другую, при этом, правда, потеряла лучшую подругу. Новые роли сыграла ослепительно и дерзко, словно кто-то сверху вдохнул в нее новую жизнь. С мужьями разобралась: одному помогла построить квартирку в спальном районе, другого пристроила в Москву, в лучший столичный театр. В общем, бывшие мужья плавно перешли в разряд благодарных друзей. Сына определила в консерваторию, при случае отправила в Америку, где он благополучно женился на официантке придорожного кафе. По крайней мере, она знала: он никогда не будет ходить голодным. Сейчас они растят троих детей: мальчики очень похожи на своего русского деда, девочка обещает быть красоткой. Словом, можно считать, с поставленными задачами Людмила Георгиевна худо-бедно справилась, «птички» по всем пунктам программы поставила, вот только по ночам почему-то хотелось выть от тоски. Подруг не было, да и в театре, где все соперники, их в принципе не может быть. Дай бог, сохранить хотя бы видимость пристойных отношений. Вне театральной среды о дружбе вообще говорить не приходится. Там, за стенами театра, идет другая, малопонятная жизнь, с иными мерками, иными ценностями.

До Нового года оставалась неделя. Несколько раз появлялась Франческа, по-дружески общалась с ним и с бабой Соней, заботливая, но без навязчивости, приветливая, но без заискивания. Как-то пришла в веселом настроении, вдруг начала мерить Сонины шляпки, которые, словно картинки, были развешаны по всей квартире. Они запылились от времени, потускнели, но в них была память о Сонином величии, о временах, когда ее благосклонности добивались сильные мира сего, да и просто замечательные люди. Сергей всегда с иронией проходился по Сониной страсти к коллекционированию шляпок.

Франческа взялась их примерять. И оказалось, что шляпы эти замечательные, изысканные, редкие. И Франческа в них предстала совсем иной. Захотелось ее обнять, откинуть вуаль, а потом и шляпу, поцеловать в губы, влажные и горькие, сказать что-то очень важное. Она почувствовала его взгляд, смутилась вдруг, сняла шляпу, повесила на место. Кусочек пера остался у нее в руках.

— Ах, баба Соня! Я, кажется, испортила твою любимую шляпку.

— Негодница! Что же я оставлю тебе в наследство? Не пошлые ведь бриллианты, в конце концов. Послушайте, молодые люди, Новый год на носу. Не заняться ли нам подготовкой. А тебе, Сержик, надо еще сфотографироваться на паспорт. Франческа проводит тебя в студию, — это было произнесено таким тоном, будто все давно уже было решено и сопротивляться не имело ни малейшего смысла.

Было как-то неловко снова лепить усы. Сергей ограничился темными очками и шарфом, который замотал чуть ли не по самые уши, усы на всякий случай сунул в карман.

— Сержик, как давно вы были в художественной галерее? — немного важно спросила итальянка, лишь только они спустились по парадной лестнице и вышли на улицу Декабристов.

— Не помню! — Сергея не прельщала перспектива глазеть на картины великих и восторгаться тем, чем уже давно не хотелось восторгаться.

— А в филармонии?

— Тем более не скажу, — усмехнулся он.

— Предлагаю на сегодня культурную программу: галерея, концерт классической музыки и между ними фотоателье. Потом можно и в кафе.

— Франческа, я не готов. Это слишком насыщенная для меня программа. Боюсь, я утомлю вас. Я стал неинтересным собеседником.

— Послушайте, Сержик, что вы ломаетесь? Это будет взаимное… — она задумалась на секунду, — взаимное удовольствие. Правильно я сказала?

Сергей горько усмехнулся.

— Вы что-то другое имели в виду. Может, взаимную пользу.

— Ну да! Я хотела сказать, я вам что-нибудь расскажу о современных русских художниках, вы ведь мало, наверно, знакомы с их творчеством…

— Да, знавал я когда-то двоих, один теперь прозябает в Канаде, другой давно спился.

Франческа пропустила последнюю фразу.

— А вы мне расскажете о театре, о его распаде и о возможном возрождении.

— Я дал себе клятву: никогда и ни с кем больше не говорить о театре. И честное слово, эту тему лучше обсуждать с Соней. Она пережила на своем веку много возрождений и распадов.

Франческа рассмеялась.

— Ее точку зрения я отлично знаю. Меня интересует ваша.

— Вы наделяете меня, актера средней руки, глубинами, которых во мне отродясь не водилось, — с тоской произнес Сергей.

Настя не находила себе места. Все дни и ночи, что последовали со дня трагической смерти Сергея, она никак не могла прийти в себя. Она машинально ходила на работу, по вечерам — на лекции, на все эти никому не интересные занятия, а думала только об одном: как могло так случиться, что здоровый, в расцвете сил, на пике славы мужик, в которого она имела несчастье влюбиться, так бездарно, так не ко времени погиб. В своих мыслях она давно расчистила дорогу к его сердцу: от жены, от любовниц, в наличии которых она ни минуты не сомневалась, наконец, просто от друзей, и все не могла взять в толк, почему он не устремился к ней навстречу по этой самой теперь уже свободной дороге, не повис радостно у нее на плече. Нет, конечно, он был счастлив видеть ее время от времени, демонстрировал приятелям, вот, мол, смотрите, какая дуреха в меня влюбилась, и дуреха-то ничего, с такой и в свет выйти не стыдно. И только его фраза «а ты красивая!», сказанная буднично и равнодушно, заронила в душу зерно сомнения: а нужна ли она ему вообще. Когда любят, когда наслаждаются каждой вместе проведенной минутой, иные слова произносят губы. Настя приходила в театр снова и снова, жадно искала встречи с ним, а потом любой сомнительный жест — разговоры о дочери, о жене, в конце концов, вечно лежащий на столике в гримерке журнал с его фотографией на обложке, — любой жест пыталась использовать против него, лишь бы только развенчать созданный ею образ. Этот журнал мог бы оказать неоценимую услугу: она представляла себе, как, уходя домой, он прячет его в стол, а, возвращаясь в гримерную, снова извлекает на поверхность, потом время от времени бросает нежный, будто случайный, взгляд на свой портрет, и чувство глубокой счастливой благодарности к этому миру, явившему его на свет Божий, заливает его душу. Но даже это не помогало Насте. Она была увлечена им до потери ощущения реальности, до галлюцинаций воспаленного сознания. Ей казалось, закрой она на минуту глаза, затем резко распахни их — и он будет стоять перед нею в метро, в магазине, у подъезда ее дома.

А теперь эта старуха! Чего она от нее хотела? Словно весточка с того света. Нет, вынести все это было невозможно.

Сашка притащил ее в кафе, усадил за столик, спрятанный за колонной в глубине зала, накупил каких-то вкусных вещей, рассказывал что-то взволнованно, лицо его при этом оставалось настороженным. Настя совершила над собой некоторое усилие: попыталась вдуматься в смысл того, что он излагал.