Вера Зеленко - Не умереть от истины

Лена самым решительным образом начала докапываться до истины. Она взяла в театре отпуск на три дня, собрала сумку, выяснила по телефону, когда ближайший рейс на Минск и отправилась на такси в Пулково. Таксист попался назойливый, долго рассматривал ее в зеркальце, наконец изрек:

— А я вас знаю!

Лена продолжала хранить молчание.

— Вы снимаетесь в кино! — и он назвал имя известной актрисы одного из московских театров.

Лена давно привыкла к тому, что люди без приглашения вламываются в ее жизнь, требуют какой-то особенной реакции на факт узнавания ими твоей особы, требуют дружбы, любви, еще чего-то, что трудно поддается определению. Они-то и со своей жизнью до конца разобраться не могут, не могут научиться любить тех, кто с ними рядом, но вот от тебя готовы потребовать самых искренних чувств и заверений в дружбе лишь на том основании, что однажды увидели на экране твое лицо.

Поначалу это забавляло. После нашумевших премьер по Эдькиным пьесам она раздавала автографы налево и направо. Эдька при этом тихо посмеивался в стороне, видно, всегда, гад, знал истинную цену своим вымороченным творениям.

Однако последнее время она едва справлялась с раздражением, когда какая-нибудь молодая дурочка требовала поделиться секретом успеха. Какой там успех?! Десять лет играть один и тот же спектакль! Чувств нет, есть только до автоматизма доведенные реакции, когда уже не думаешь, ни как стать, ни как повернуться, и если, не дай бог, забудешь реплику, всегда найдешь выход. Или успех в том, что ты ничего не можешь себе позволить — даже ребенка, ибо за очередным поворотом судьбы всегда чудится главная твоя роль? И вот уже год, и два, и десять ты в театре, а лучшие роли играют другие актрисы, ничуть не талантливее тебя, просто звезды им светят иначе.

…Лена вышла из здания аэропорта «Минск-2», оглянулась. До города — вот несчастье! — сорок километров. Слава богу, почти мгновенно подкатил «Икарус». Всю дорогу она раздумывала о том, какими словами начнет разговор с Ильей Николаевичем, как объяснит, зачем приехала.

Но объяснять ничего не пришлось. Старик сразу ее узнал, пригласил в дом, начал суетиться.

— Знаете, Леночка, я иногда не верю, что Сергей покинул нас. Он ведь был полон сил, идей, строил планы, мечтал писать добротные сценарии и, самое интересное, действительно писал. У меня где-то тут один, забытый им, покоится.

И он стал рыться в книжном шкафу.

— Вот! — бережно раскрыл тетрадь перед Леной.

— Дайте-ка сюда! — Лена взволнованно перелистнула несколько страниц. — Илья Николаевич, дорогой, пожалуйста, дайте мне тетрадь на время.

— Хорошо-хорошо! Леночка, не волнуйтесь так, ради бога. Вот все полагают, что Сергей — этакий баловень судьбы, — Илья Николаевич стал говорить о сыне в настоящем времени. — А ведь у него было непростое детство. Лиза, его мать, болела туберкулезом. Он прожил у меня здесь два года, ходил в детский садик. Он был замкнутым, сосредоточенным, очень напряженным ребенком.

— Илья Николаевич, а почему вы ушли от его матери? Простите за бестактный вопрос.

— Леночка, я не доверчив, не открыт и чрезвычайно подозрителен. Я оказался не способен и на угрюмую любовь. Эту муку, я имею в виду театр, могут вынести только те семейные пары, которые в одинаковой степени помешаны на самом иллюзорном из искусств. Если же кто-то обладает более трезвым и прагматичным умом, а я полагаю, что я именно таков, он никогда не принесет свою жизнь в жертву иллюзии. Театр — это, прежде всего, страстный монолог, произнесенный с определенной интонацией. И вчерашняя интонация мало соотносится с днем сегодняшним. А уж завтра, поверьте, ее вообще никто не воспримет. Театр сиюминутен. И даже гениальные тексты ничего не меняют. Они лишь бледно пересказывают жизнь. Нельзя бесконечно обряжать действительность в театральные одежды.

— Вы очень умны и проницательны, Илья Николаевич. — Я теперь знаю, в кого пошел Сергей. Если бы вы были чуть моложе, честное слово, я бы вышла за вас замуж.

— Леночка, вы мне льстите так тонко, будь я помоложе, я бы непременно влюбился в вас… А давайте-ка погуляем с вами по городу. Минск так изменился за последнее время. Вам как истинной ленинградке трудно понять очарование моего города. После Минска мне было трудно привыкнуть к северной столице. Здесь другие пространства, другие ритмы, другие ценности. Да и жизнь здесь совсем иная. Для начала предлагаю бросить непредвзятый взгляд на Красный костел.

У костела Илья Николаевич почему-то занервничал. Казалось, некая застарелая обида прорывалась сквозь наслоения чувств.

— Только взгляните, Леночка, какая гармония линий. К сожалению, сейчас это Дом кино.

— Почему к сожалению?

— Негоже храм превращать в балаган.

— Илья Николаевич, — осторожно начала Лена, — как вы думаете, если бы Сережа был жив, где бы он сейчас обитал?

— Не знаю, — растерянно ответил он. — Может быть, у Сони. Если, конечно, не забыл совсем старуху. Она ведь крестила его когда-то.

— Его там нет! — резко ответила Лена.

— Знаете что, Леночка, а давайте я вас приглашу на ужин в Троицкое предместье. У нас теперь это самый модный ресторанный комплекс. Там и подумаем о том, что мучает вас и меня все эти долгие месяцы.

Они спустились к площади Победы, вышли на набережную Свислочи в том самом месте, где река приобретала не свойственную ей ширь. Илья Николаевич взбодрился, приосанился. У Театра оперы и балета приготовились перейти улицу. В затормозившем на перекрестке автомобиле произошло какое-то движение, да мало ли что происходит вокруг. Боковым скользящим взглядом Лена зафиксировала пепельноволосую женщину за рулем, ее лицо отдаленно показалось знакомым, пассажир на переднем сидении явно нервничал, все оборачивался назад, словно опасался погони. Лица его рассмотреть не удалось. «Хорошо бы заиметь машину», — подумала вдруг Лена.

… У Сергея бешено колотилось сердце. Он побледнел и стал хватать ртом воздух. Франческа остановилась у ближайшего здания, оказалось — больница.

— Сержик, что с тобой? — испуганно спросила она.

Через минуту к нему вернулась способность анализировать. Франческа никак не могла узнать отца — она его никогда не видела. Да и с Ленкой тоже знакома не была.

— Мне уже легче, — слабым голосом проговорил он.

— Сержик, давай зайдем в приемный покой, там тебе сделают укол.

— Поехали в гостиницу. Мне, и правда, полегчало.

Франческа со страхом взглянула на Сергея, лицо его, однако, уже не выглядело столь устрашающе бледным.

…В Ленинград вернулись невеселые. Франческа чувствовала себя слегка одураченной. Впрочем, похоже, Сержик на самом деле что-то перемудрил и заморочил голову не только Франческе, но заодно и самому себе.