Лайонел Шрайвер - Мир до и после дня рождения

Со стороны это могло показаться странным, но в ту ночь они спали в одной постели. Лечь в одежде означало бы придать странной ситуации еще больше странности, поэтому они разделись — черные кружевные трусики казались ей сейчас неуместными. Ирина прижала голову Лоренса, Незнакомого Лоренса, к груди и взъерошила волосы. По сценарию она должна была кипеть от злости. Но в душе не было гнева, хотя она долго прислушивалась к себе, чтобы обнаружить его пусть и в малом количестве. Ирине было жаль его. Своеобразный случайный выбор. Как оказалось, сочувствие Лоренсу давало ей мнимое преимущество, все это время ей следовало жалеть себя.

Проснувшись утром, она задумалась, не ожидал ли гнев в засаде и не вырвется ли наружу, чтобы обрушиться на лежащего на кровати Лоренса, заставляя ее визжать, как одержимую бесами. Но злость так и не дала о себе знать. Ирина не стала кричать, возмущаясь, как долго ей пришлось жить во лжи, и не принялась с мазохистской педантичностью разбирать его методы утаивания правды. Ощущая себя ненужной, испуганной и побежденной, она медленно пошла варить кофе. Подавленная чувством жалости, она все меньше понимала свою вину. Раз Лоренс решил, что он один повинен во всем, значит, в квартире должны звучать лишь извинения — взаимные, трепетные. От тоста Лоренс отказался.

Поддавшись внезапному порыву, она спустилась вниз, чтобы проводить его на работу, и дошла до самого тротуара. Они обнялись. Глядя на его сгорбленную фигуру, удаляющуюся в сторону Боро-Хай-стрит, она задумалась о том, что с того момента, как обнаружила телефон, не пролила ни слезинки. Но сейчас, когда Лоренс повернулся, дойдя до светофора, и помахал ей рукой, она вспомнила тот дождливый день, когда выбежала за ним в одних носках, чтобы отдать бутерброд, — редкий трогательный момент нормальной обыденной жизни, которой она наслаждалась, как куском вкусного пирога. Поэтому она смогла поднять руку лишь до талии, хотя требовалось поднять хотя бы до груди и пошевелить пальцами, чтобы помахать в ответ. Пальцы не слушались ее, а черты лица расползлись, как рисунок чернилами под дождем. Этим утром не шел дождь, а должен был. Потому что Лоренс больше никогда не вернется.

Ирина вскочила в вагон поезда и чудесным образом нашла свободное место. Было лишь шесть тридцать вечера, и до встречи в восемь тридцать у нее еще очень много времени. Впрочем, ей предстояло ехать по Северной ветке, которая была способна выкачать, словно насосом, припасенные на всякий случай минуты. Voilà , между станциями «Лондон-Бридж» и «Монумент» поезд остановился, удивив тем самым пассажиров не больше, чем зашедшее на ночь солнце.

Поступок ее можно было бы счесть опрометчивым, но люди, лишившиеся всего, уже проигравшие, потеряли все, включая способность совершать опрометчивые поступки. Конечно, она могла подождать того дня, когда хорошо выспится, но сложно было предположить, когда это случится, теперь нерациональность ее поведения помогала ей действовать.

Предыдущим вечером она делала все как обычно, поскольку не знала, чем еще себя занять. Они приготовила ужин. Приближалось, а затем и прошло время, в которое Лоренс обычно возвращался с работы. В девять часов она поставила куриные грудки, фаршированные рикоттой, и панчетту в холодильник. Затем проверила автоответчик, на случай если пропустила звонок от Лоренса, когда выносила мусор. Наконец, решив проверить почту, она открыла его короткое послание: «Я не могу выразить словами то, как мне стыдно, так, чтобы ты меня поняла. Ты имеешь право ненавидеть и злиться. Думаю, домой я больше не вернусь. Может, нам обоим нужно время, чтобы все переосмыслить».

Учитывая, к кому он, несомненно, переехал, Лоренс вряд ли над чем-то думает.

Ирина уселась в рыжее кресло. Она не пила. Ничего не ела. Не включала Шон Колвин. Она просто сидела.

Всю ночь она лихорадочно копалась в себе в поисках гнева. Пять лет Лоренс трахался со своей развязной коллегой-всезнайкой за ее спиной, так что у нее действительно есть право «ненавидеть и злиться». Гнев является защитной реакцией, он сдерживает более тягостные эмоции. Но отчаяние и уныние были обязаны уничтожить созревшие плоды ярости, как хулиганы в «Док Мартенс» затаптывают кусты ежевики вокруг незапертого дома.

Заметив один маленький воспламенившийся фитилек, она смотрела на него как завороженная, словно он был единственной свечкой на торте.

Сорок седьмой день рождения Рэмси. Гефсиманский сад на бильярдном столе. Она ведь отказалась тогда, верно? Она развернулась и убежала в туалет, где долго смотрела на себя в зеркало. Почему же Лоренс не поступил так же? Почему же Лоренс, оказавшись на развилке, не понял всю опасность левого пути и не выбрал правый? И что теперь? Она обманулась. Она старалась забыть о пробежавшем в тот вечер между ней и Рэмси разряде электрического тока, как и о последующих легких толчках в Борнмуте, в отеле «Пьер». Она запрещала себе думать об этом. И ради чего?

За пару часов до рассвета она задремала. Она проснулась в кресле с уже созревшей решимостью действовать; времени на раскачку не было. Может, те двое тоже решили дать друг другу время подумать? Кроме того, Джуд была человеком масштабных проектов, и даже во второй раз подготовка могла занять много месяцев. Может, она все же не опоздала? Она лихорадочно набирала номер и думала о том, что напоминает себе героя Дастина Хоффмана в фильме «Выпускник». Только когда раздались гудки, Ирина подумала, что Рэмси, должно быть, принимает участие в турнире «Мастерс» в Лондоне и отсыпается после тяжелого дня.

— Это Ирина, — сказала она и уточнила: — Ирина Макговерн. — Это пояснение лишь еще раз подтверждало, как мало они знают друг друга. До нее только сейчас дошло, какой глупой может показаться ее выходка, но, кроме всего многого прочего, ее не волновало и это. — Ты не женился?

Возникла пауза; она определенно его разбудила.

— Ой, когда ты это так сказала, я подумал, стоит ли возвращаться к этому вопросу.

Она с облегчением выдохнула и села.

— Мне бы хотелось тебя увидеть. — Выслушав: «Согласен, дай-ка возьму ежедневник », она выпалила: — Может, сегодня вечером?

Рэмси предложил место, удобное всем, — «Бест оф Индия», Роман-Роуд, — чем очень ее разочаровал. К тому же он считал рестораны, которые «наконец» получили лицензию на алкоголь, помойкой. Ирина надеялась на вечер в «Омене», надеялась получить возможность вернуться к развилке на своем жизненном пути и повернуть налево. Когда он предложил встретиться в ресторане, ее сердце упало. Она больше не достойна права прибыть в его «ягуаре».

— Я бы с удовольствием за тобой заехал, но я продал тачку.

Ирина была в ужасе. Продал «ягуар» 1965 года? Разумеется, это его собственность и ее разрешение требовалось ему, как и позволение соседа в случае решения спилить растущее рядом с забором дерево, несмотря на то что его крона возвышалась над обоими владениями.