Ира Брилёва - Приключения вертихвостки

— Что? — просто спросила я в тон его интонации.

— Самое главное, что ты меня не позабыла напрочь. Знаешь, как мне все завидовали, когда я твой подарок получил. Я, правда, половину раздал, ты уж не обижайся. Все же друзья-знакомые понабежали, хотели попробовать заморской посылочки, — Палыч мечтательно улыбался, видимо, вспоминая вкус замечательного французского коньяка, который я, четко следуя намеченному мной жизненному плану, с огромной благодарностью, обозначенной мною в письме, отправила Палычу в Зауралье. Коньяк был коллекционный, такого в наших краях отродясь не водилось.

— Но приятно было до чертиков. — Он гордо глянул на меня и повторил: — Моя школа.

Мы гуляли по Вене, катались в настоящей карете, слушали музыку Штрауса, которая, оказывается, звучала здесь из каждого второго кафе, и совсем для этого не надо было ездить на вокзал. В общем, просто наслаждались жизнью.

Обсудив с Палычем все возможные и невозможные новости, мы постепенно опять вернулись к теме, которая неотступно сидела в головах троих взрослых людей, пытающихся беззаботно прогуливаться по прекрасной Вене. Разговор вернулся к «мадам».

— Вот привязалась. Теперь из принципа ей ничего не дам, — я продолжила эту тему поинерции. — Я же уже думала об этом! — пояснила я друзьям. — Хотелось мне как-то восстановить справедливость, чтобы все по совести, она же все-таки жена Сашка. Законная. Значит, ей по праву что-то должно было от него остаться.

Палыч неожиданно остановился, и Дэвик, не ожидавший этого, налетел на Палыча. Но Палыч, слегка отпихнув Дэвика локтем, приосанился и выдал:

— Вот гляжу я на тебя, Зин, и диву даюсь. Тетка эта тебя до смерти достать хочет, а ты о ее благе печешься. Чудо ты, а не девка. И не зря господь тебя бережет. Достойный ты человек.

От такой Палычевой тирады я опешила. Так неожиданны и приятны были для меня его слова. Надо же! Сам родом из «мухосранска», а душа тонкая, чувствительная. У меня даже слезы навернулись от внезапно нахлынувших чувств. Я бросилась ему на шею:

— Палыч, ты у меня настоящий друг. Я всегда это знала. Если бы не ты, пропала бы я в нашем светлом Зауралье.

Палыч прижал меня к себе так, как прижимают любимого ребенка.

— Хорошая ты, Зин. Правда. Чистое золото, а не девка.

Я отстранилась и глянула ему в глаза, в них была влага.

— Палыч, хочешь я тебе машину куплю? Любую.

Палыч расхохотался.

— Ну, ты даешь! И на хрена мне машина? Где я на ней ездить буду? По нашим буеракам?

Я вздохнула. И правда. В наших краях дороги мало напоминали австрийские. Да и просто московские.

— Ну, тогда я тебе так денег дам. Должна же я тебя как-то отблагодарить.

— Нет, девонька. Деньги — это не благодарность. Деньги — это инструмент. А инструмент, он работать должен. Если хочешь отблагодарить, ты лучше школе нашей чего-нибудь подари. Ты же помнишь, какое там все ободранное. И мне тогда радостно будет. Буду смотреть на дело рук наших и вспоминать тебя. Вот так и отблагодаришь. — Я удивилась. Никогда бы не заподозрила в Палыче альтруиста. Но он словно бы прочитал мои мысли. — С возрастом люди меняются. И на жизнь начинают глядеть по-другому.

Я поняла. Ах, Палыч, в неоплатном я долгу перед тобой. Так что ты прав. Деньгами этот долг не измерить. Добром он измеряется, обычным человеческим добром. И я решила — вот разбогатею по-настоящему, построю новую школу в моем родном городе. Не одному же Абрамовичу Чукотками командовать! Найдутся и другие такие же. Русские. Настоящие!

Дэвик взирал на нашу с Палычем беседу как на чудо великое. И, внимательно вслушиваясь в слова Палыча, одобрительно качал головой. Когда мы вернулись домой, то я заметила, что Дэвик теперь старается Палычу как-то угодить, то сахару в чай побольше положит, то лучший кусок торта поближе к нему придвинет. «Хорошие вы мои, — я смотрела на моих друзей и на глаза у меня снова наворачивались слезы, — ну что бы я без вас делала? Наверное, уже достала бы меня эта противная «мадам».

На следующий день Палыч улетел назад в Москву.

— Я, Зин, редко из нашего заснеженного края в люди выбираюсь. Видимо, возраст, здоровье не то. Да и особо-то времени нет. Ребятишки пригляду требуют. Вот ты уже выросла, а знаешь, сколько таких сейчас беспризорных да сирот при живых родителях? С ума люди совсем посходили.

Палыч стоял перед входом в аэропорт и курил свой вонючий самосад. Иностранцы, унюхав его «цигарку», оббегали Палыча десятой дорогой. А мне все нравилось: и запах самосада — пахло моей Родиной, и Палыч с его прокуренной насквозь, окладистой, почти седой бородой. Я снова прижалась к нему:

— Ты приезжай все равно. Я тебе всегда рада. А насчет школы не переживай. Мне только бы с «мадам» разобраться, и тогда я тебе новую школу построю. Хочешь?

Палыч погладил меня по голове, как добрый дедушка, которого у меня никогда не было:

— Хочу. — И он улетел.

Мы с Дэвиком вернулись домой. Даже красота дворца меня больше не радовала. Какая-то щемящая боль затаилась в сердце и не отпускала, ныла там маленьким серым зверьком. Я сидела на диване в гостиной, свернувшись калачиком под пледом, и смотрела, как Дэвик что-то писал в толстой тетради, похожей на амбарную книгу.

— Тебе он очень нравится? — вдруг спросил меня Дэвик.

— Кто? — не поняла я.

— Ну, Эмик, конечно, — со вздохом сказал Дэвик.

— Я теперь уже ничего не знаю, — устало сказала я. — Я сбежала от него, а потом думала, правильно ли я поступила. Так ничего и не надумала. Вроде бы мужик он хороший. Но только вот после того, как узнал, кто я на самом деле, даже думать боюсь, что он себе мог понапридумывать про меня.

Я говорила это, и воспоминания всплывали в моей голове. Они прокручивались, наверное, уже в сотый раз за то время, как я уехала из Москвы. Это было похоже на бесконечный, замкнутый в кольцо фильм, который крутился у меня в голове.

— Как-то все неправильно у меня, коряво, не по-человечески! И если он сейчас меня презирает, то так мне и надо. Все же некрасиво было с моей стороны ничего ему о себе не рассказывать. Получается, что я им просто пользовалась. — Я готова была себя изгрызть до основания, чтобы что-то поменять.

Дэвик меня внимательно слушал, прекратив писать.

— Хотя я все это делала, чтобы хоть как-то защитить себя. — Последняя фраза вырвалась у меня как крик отчаяния, призванный найти хотя бы крошечное оправдание моих поступков. Но он повис посредине комнаты, не находя поддержки и понимания ни у меня, ни, судя по тому, что я услышала, у Дэвика.

— А вдруг бы он и так тебя защитил? — тихо сказал Дэвик. Это его заявление было таким неожиданным, что мне стало совсем нехорошо. Он же еще недавно убеждал меня совсем в другом! Но, как ни странно, он и сейчас был тоже прав. Потому что истина всегда лежит где-то посредине.