Ира Брилёва - Приключения стиральной машинки

Так в Архангельске появился новый музей, а имя Астафьевых теперь значилось не только в купеческом реестре, а также в местном научном сообществе — их внесли в списки, как почетных членов и меценатов.

Закончился девятнадцатый век, и все неспокойней становилось в плохо свыкающейся с переменами России. Артем и раньше, возвращаясь из путешествий, задумывался над тем, что видел и слышал в давно ставшем для него почти родным Архангельске, а особенно в Петербурге, куда порой звали его дела. Родители его давно отошли в мир иной, спокойно и с улыбкой на устах завершив свой земной путь. Им не суждено было узнать о тех потрясениях, которые скоро, теперь уже совсем скоро ожидали эту великую страну. И это было счастьем для их патриархального, тянувшегося целые века, существования. Сестры Артема, когда пришел их срок, вышли замуж. Обе — за иностранцев, и в этом тоже можно было усмотреть перст божий, простертый над этой семьей. Оленька теперь была фрау фон Брейленген, а Мария — мадам де Оливье Дюссанж. Обе жили в Европе, и поэтому смогли счастливо избежать всех страшных потрясений, которые приготовил для России новый, двадцатый век. Артем виделся с ними редко, они писали друг другу, как было принято в ту эпистолярную эпоху. Но с годами жизни их разошлись, дела и заботы поглотили их родственные нежные чувства. Лишь иногда Артем теперь вспоминал, как детьми они играли с дядькой Никитой, как бегали наперегонки с сестрами по их старому саду. Но теперь эти воспоминания были лишь одной из полустертых детских картинок, хранящихся у человека где-то далеко в тайниках его души, и, не подкрепляемые новым общением, постепенно умирающие и почти забытые.

Вновь уходя в очередное дальнее плавание, Артем забывал о тревожных мыслях, целиком посвящая себя любимому делу. Но теперь, вернувшись из экспедиции, Артем стал иногда ловить себя на мысли, что, может, пора бы уже и отдохнуть от своих великих трудов? Здоровьем он был еще крепок, но годы все же брали свое, да и к старости любой здравомыслящий человек всегда становится немного философом. Он все внимательней и серьезней присматривался к тому, что происходило вокруг, и многое ему не нравилось. Грядущие перемены становились все более очевидными, и теперь уже нельзя было просто так от них отмахнуться. Артем не мог объяснить это словами, но они, эти перемены, случались как бы исподволь, а ему, человеку, который часто и подолгу был оторван от родины, это было особенно заметно. Куда исчезло то благостное тихое время, когда молодежь жаждала наук и знаний? Где те восторженные открытые лица, которые широко распахнутыми глазами смотрят на мир, радуясь каждому дню этой жизни?

Теперь все изменилось. В моду вошли какие-то непонятные кружки, на которых либо произносились, либо выслушивались пламенные речи о свободе, равенстве и братстве. Артем никак не мог взять в толк, о какой свободе и каком равенстве толкуют эти молодые люди. Человек и так свободен от природы, по праву рождения, и каждый волен сделать свой выбор, а если его не делает, то это тоже его свобода. Не хочет и не делает!

А если разобраться, свободой на этих митингах обозначалась пустопорожнее проведение времени, и трата этого времени, этой данной нам во временное же пользование драгоценности, на эти никчемные митинги. А ведь дел вокруг всегда невпроворот, и некогда занятому человеку говорильню вокруг себя разводить. И потом, разве бывает свободным от обязательств или дел любой нормальный человек? А здесь получается, что свобода — это пустая болтовня о каких-то мифических светлых годах, которые якобы придут вслед за этим ужасным темным веком, в котором они все сейчас живут. Артему было непонятно, почему замечательное, удивительное время, в которое ему выпало жить, вдруг ни с того ни с сего стало считаться временем заблуждений и мракобесия, словно бы это были времена далекого средневековья. Да и средние века нельзя огульно считать чем-то единым и неделимым. Инквизиция инквизицией, а Коперник? А Галилей? А музыка? Живопись? А великие открытия везде и всюду, словно из Рога Изобилия просыпавшиеся на головы людей? Разве все это не освещало светом истины и пользы эти, действительно во многом скорбные, годы? И разве кто-нибудь сможет понять до конца, возможно ли было одно без другого? А как же насчет единства и борьбы противоположностей, а? А как же насчет борьбы Добра и Зла, в конце концов? Это все вопросы философские, и ответов на них не имеется. И быть не может в этом никакой однозначности, поскольку сама жизнь — это движение, постоянно изменяющаяся, словно пейзаж за окном поезда. И нельзя это движение остановить в каком-то едином миге его и сказать: «Это истина». Ошибетесь! И еще хуже, если будете в этой ошибке утверждаться и другим ее навязывать. Так рассуждал Артем, оглядываясь вокруг себя, и удивляясь тому, как бесцельно и бесполезно тратят иные свою коротенькую жизнь.

И насчет равенства Артему тоже не все было ясно. Это как же могут уравняться работник толковый и лентяй-пьяница? Ведь все люди разные, и невозможно сущность их изменить. Такими они созданы были еще при своем рождении, и редко кому удалось сущность свою хоть на йоту поменять. А кто достиг в этом успеха, усилия для этого им были положены титанические. Далеко не каждому человеку такое вообще под силу. И мудрость здесь великая прослеживается: кто достоин, кто сумел понять, в чем его предназначение, и не только понять, а еще и пройти этот путь до конца, не свернув, не упав духом, когда дорога эта из-под ног уходила, тому весь мир в награду и достанется! А остальные? Из этих остальных каждый есть отдельный человек. Вот пусть он сам себя и перекраивает. И нет здесь никому спуска, ни хворому, ни здоровому. Только сила духа да великое желание. И все.

Артем теперь стал часто наведываться в Питер. Его тянуло сюда. Ему было очень интересно наблюдать метаморфозы, творящиеся вокруг, но кроме интереса закрадывался в его душу страх. Он наблюдал жизнь этого старого и хорошо знакомого ему города, и не узнавал его. И то, что там происходило, нравилось ему все меньше и меньше.

Однажды, лежа ночью без сна, Артем вдруг вспомнил предсказание старого вождя, что, как почует он, Артем, в воздухе запах смуты, как начнут наступать времена новые, непонятные, так надлежит взять ему свою семью и ехать, куда глаза глядят, подальше от родного дома. Только так и спасутся все. «Странно все это, — подумал он. — Где мы, а где Африка. Откуда ему было это знать». Но теперь это воспоминание засело в его сознании как длинная острая игла, и каждый раз, когда встречался Артем с непонятными и грустными для него переменами, эта игла колола его в самое сердце.

Время шло, и все чаще казалось Артему, что прав был старый вождь. И теперь он думал об этом почти постоянно.