Валд Фэлсберг - Прокол (сборник)

Меж чёрными кружевами безупречных очертаний под светотени свечей безудержно сыплется слепящий перламутр. В троне из слоновой кости по влажным от жажды губам льется песнь страсти чужим языком — сладко, горяще, пьяняще…

— Зайду в душ, — говорит он.

— Это такой греческий обряд после блуда? — я дразнюсь.

— После? Нет, между! — он аккуратно поправляет мне платье обратно на грудь. — Ты тем временем посмотри, что хочешь, — он включает телевизор, — но не вольна раздеться: не женский это труд!

Переключаю телепрограммы. Приходит весточка. Я улыбаюсь и тихонько отзваниваю. Потом выключаю телевизор и… отрываю занавес!

Плачущее стекло. Смеющий — темный, мускулистый, в мыльных кудрях с груди до упора, красив в своем немом расплохе.

— ?!

— Смотрю, что хочу!

Аэропорт. Толкучка. Еще слепым от скупых минут сна в кресле, взор нащупывает тебя…

Вот! Среди толпы шуб и фуфаек — яркопурпурная рубашка с черными кудрями меж свободных пуговиц.

Красные розы. Опять тринадцать! Вместе — словно на грядущий день рождения.

Поцелуй долог, горяч и алчен.

— Kак я ждал тебя! — ты шепчешь.

— Хочу тебя! — шепчу в ответ.

— Я доступен.

— А Лапочка?

— С мамой.

— Я умру, пока она заснет.

— Смотри, сама скорее не засни! — дразнишься ты.

Едем. Я выкладываю. Тебе все интересно. Как улетела, как приняли, как разместили, как семинар, как…

— Куда это? — я вдруг не пойму — и сразу же доходит. — Mы не домой?!

Будуар королевский. С джакузи посреди зала.

— Минуточку! — я выскальзываю в санузел.

Течет вода. Обмываясь, я с улыбкой киваю себе в зеркало:

«До? Нет, между!»

Щекотные ласки под блузкой — едва терпимы. Tы обвиваешь мои руки вокруг своей шеи и играешь на них гобоем. Пьешь мои губы, уши, шею, плечи, межключичную ямочку, поднимаешь занавес над тундобелоснежными сопками с еще не остывшей алой магмой на вершинах хрупких кратеров…

Приходит весточка. Ты улыбаешься:

— Oго! Теперь он — нас?

Mне не дразнится, я немо балдею.

— И как он делал дальше?

В душисто лепестковом бутоне в глуби гречески мраморной долины вьется песнь любви родным языком — нежно, щемяще, пленяще…

И всё. Никогда раньше, да и ни позже, не приходилось перемолвиться с Сибиллой. Помню, что… Да. Последние слова были «никогда в жизни». Помню именно потому, что не имею привычки пользоваться столь торжественными словесами.

Потом, право, было трудновато отогнать навязчивые мысли о Сибилле. Что-то невысказываемое, неприятное… Призрачное лицо, трупобелая кожа… Как у этакой обморочницы в кринолине. И глаза — как бы впалые, как затенённые…

Невысказываемое. Право, после случая с Беловым… Высказать можно. Попробовать. Но — нужно ли?

Персонал его якобы считал чудаком. Нет, не Белова же. Того странного из лаборатории. Не удивительно. Маньяк, проводящий ночи в больничных палатах…

Той ночью Белов на интенсивной терапии тихонько скончался. Смерть, как говорится, клиническая. Житейское дело. Воскресили мóлодца как эдакую спящую красавицу. Сам он, естественно, ничего не помнил. Известной мурой о белом коридоре и потусторонней лазури не распространялся. Даже не особо плохо себя чувствовал. Весь вечер, правда, мучился, но ночью боль внезапно унялась, и он спокойненько задремал.

Пока возились с Беловым, на завлаба никто внимания не обращал. Мало ли что — дремлет себе чувак. Весьма привычное дело ночью. Право, нормальный человек от такой тусовки мог бы и соизволить себе проснуться, но, видимо, его не вменяли. Хотя в своей тарелке якобы тонкий был профи.

Утром его нашли мёртвым. Уже прохладным.

Быть может, это было… Совпадение, в конце концов. Мне просто не хочется, поймите же, не охота ничего выводить.

Могу только рассказать о Сибилле. Хотя и грозился так не делать…

Стóит ли? Гм… Не знаю. А вдруг это не ново для вас… А вдруг и у вас в ушах звенят слова Сибиллы: «От меня не уйдёшь!»

— Литератор — это человек, пишущий другим пишущим о том, как он пишет.

Полагаю, он эту бессмысленную фразу никогда не слышал. Вернее всего. Боюсь, что я тоже. Знай мы все прописные истины, жизнь нам слишком наскучила бы. Быть может, настолько же, как мы наскучили бы жизни, их зная. Но сейчас меня не тянет к подобной переварке. Я только что вернулся в себя.

Приступ боли прошёл невероятно быстро. Однако свиреп был до упаду. Доселе терять сознание не доводилось.

Полосатые пижамы возле столиков, похоже, не заметили, как я нагнулся над тарелкой с супом. Я браво держался. И длилось ведь это лишь считанные секунды. Невероятно кратко. Так скоро ещё ни разу не отпускало.

Словно в тумане помню, как он сюда присел… Спокойный, сдержанный, хмурый. Как я возненавидел его! Пропади ты пропадом! Неужели другого места не нашлось?!

В сомкнутых губах пришельца играет едва заметная улыбка. За эту ухмылку я мог бы жарить его на медленном огне.

— Но что-то же вы пишете, — он членонераздельно — выдавливает якобы с усилием. Взгляд сияет; это странно противоречит ломанному, словно измученному голосу. Только сейчас я вспоминаю, как он ко мне привязался. Мгновенье назад, прежде чем я отключился.

«Напишите рассказ обо мне!» — чужой вдруг обратился. Эта фраза… Странное чувство… Как давно это было? Как бы всё-таки немало времечка утекло. Минута, что ли. Или даже десять. Что-то якобы выпало. Я ответил только сейчас. Типа так: «Я байки не пишу». «Неправда. Вы — литератор!» — чужак возразил. Его голос звучал не так, как вначале. Подавленно, шипяще… Вызывал сочувствие. Я не мог его просто высмеять. Проглотил слюну и отрубил: «Литератор — это человек, пишущий…» Ах, да, с этого я уже начал.

Теперь ещё добавляю:

— У меня до сих пор хватало более связных тем.

— Вот видите: вы пишете! Вы — писатель.

Голос пришельца звучит уже чётче. Как будто и он резко оправляется от приступа боли. Кожа лица возобретает оттенок живого человека. На верхушке лба, которая когда-то, вероятно, ещё не была лбом, а вскоре уже не будет верхушкой, выбивается мелкая капля пота.

— Ну вот: вы потеете, — я едко замечаю (он проводит ладонь по лицу и смиренно машет головой). — Вы — потетель.

Может, он обидится и уйдёт? Ан нет! Продолжает, как не слышавши моей насмешки.

— Я читал. По-моему, вам было бы интересно написать обо мне.

— Ах вот оно как?

Гм… Читал, мол… По роже знает… Уже жалко грубо прогнать, но не особо тянет и терпеть.

— Я пишу порнуху. Ваши черты не смогут меня вдохновить.

— Порнуху? Кто-то такое сказал? — чужой не поддаётся провокациям. Его лицо покрывает вежливая улыбка. — Вы пишете о смерти. Разумеется, учитывая ваше состояние…