Валд Фэлсберг - Прокол (сборник)

Это был наш почтовый ящик. Исключительно наш. Впредь мы по дороге в школу или домой бросали и вынимали послания. Это стало особым ритуалом. Другим такое не понять.

Через три недели ящик оказался сломанным и оскверненным.

Это понятно любому.

Часы показывают ровно девять. Мы выбрали именно это время. Было бы глупо дожидаться символической полуночи и соответствующей усталости.

Гостиница замерла. Полный покой. Пришел час нам остаться… Остаться только нам . Обоим. Вдвоем.

Мы садимся на кровать. Просто так — поверх одеяла. И не раздевшись.

Сначала я задумывал этот вечер роскошнее. Со всем, чем мы хоть когда-то занимались вдвоем. Вся наша жизнь в один вечер. Но это оказалось слишком трудно. Этот бестолковый мир сильно привязал нас к себе. Я произошел от него, и он не хочет признавать, что я давно уже принадлежу чему-то повыше . Низменный инстинкт заставляет держаться этой вульгарной жизни. Он давно одолен, но все-таки капелька примитивного влечения зацепилась в душе и не позволяет, не велит отрешаться. Именно поэтому мне не хотелось слишком тянуть с развязкой. Я способен заставить себя насладиться падающим занавесом , но для этого требуется вся моя воля. Я не в силах делать то, что мешает полной самоотдаче. Могу только сосредоточиться на том, что привело нас в эту гостиницу в моей родной, проклятой Курляндии.

Силачом меня не назовешь.

Физическая сила вообще имела для меня слишком мало значения, чтобы ощутить ее постепенную потерю. Но осенью одиннадцатого класса я все-таки осознал, что стал очень слаб. Необычно слаб. В моем теле поселились неопределенные, как будто отдаленные боли. Они казались знакомыми. Как бы знакомыми.

Пошел я к врачу. На обследование. Без ведома родителей, разумеется. Так же, как и ты самостоятельно справляешся с очередными месячными. Я уже належался в больницах, в некоторых даже по нескольку раз.

Ответ был утешительным. Слегка, мол, захворал, но точнее это объяснят моим родителям. Профессионально невежливая подростковая врачиха отказалась посвятить меня в эту проблему поподробнее.

На следующий день я обманул тетку в регистратуре и добыл свою карточку. У меня была обнаружена лейкемия .

Я и не собирался лечиться. Я знал , чем это кончается.

Много лет назад от лейкемии умерла сестра моей матери. Это был скверный период моего детства. Она умирала некрасиво. Она не умела по-другому.

По-моему, это должно происходить иначе .

Так начался третий и заключительный актмоей жизни.

Я часто думал о смерти. В детстве, обидевшись на родителей, я несчетное количество раз воображал, как кончаю с собой и как они потом в отчаянии просят прощения, но ничего уже не поправишь. Я часто мечтал о медленном, чарующем потухании неизлечимо больного. Казалось, не может быть ничего прекраснее спокойного и осознанного ухода от мира сего, сдержанно посмеиваясь над ним. Но не издыхать на больничной койке подобно моей тете.

Сначала охватило отчаянье. Я долго боролся, но заставил себя почувствовать величие моего нового состояния. Даже себе неохотно признаюсь, что без тебя, возможно, и не смог бы одолеть эту животную жажду жить.

На следующий день я рассказал тебе о своей наступающей смерти.

Ты не промолвила ни слова.

В тот день мы сблизились настолько, насколько позволяет наша несовершенная плоть. А как же иначе! Времени-то мало. Надо овладеть всем, что нам отпущено. Ты шла мне навстречу естественно и раскованно. Молча.

День спустя ты сказала, что умрешь вместе со мной. Это и есть настоящее начало третьего действия . Вся моя предыдущая жизнь не стоила и половины того, что мне дали последующие два месяца. А ты… Ты за эти месяцы отдала и всю оставшуюся жизнь. На такое только ты и была способна. Не верю, что в толпе вокруг нас нашелся бы хоть один, который два месяца в своем мире оценил бы выше десятилетий в здравии, бесчувствии и тупости. Не пустыми словами оценил бы, а… А так, как ты. Даже если бы и имел свой мир.

Твое решение меня не удивило. Я поступил бы так же. До этой гостиницы мы дошли совершенно закономерно. До занавеса.

Радедорм. Единственное средство, достойное занавеса . Нет ничего вульгарнее умирающего тела, которое насильственно увлекает душу с собой в небытие. Дух должен оставить нас спокойно и величественно, пока плоть еще функционирует. После падения занавеса эта ненужная скорлупа может и спокойно угаснуть. Это уже не наше дело.

Большой глиняный кувшин с водой. Нам обоим казалось, что он должен быть именно таким.

Одна пилюля мне. Глоток воды. Пилюля тебе. Глоток. Пилюля мне…

Мы смотрим друг другу в глаза. В твоем взгляде столько бесконечного доверия, что меня на миг охватывают сомнения. Действительно ли это то , чего ты желаешь? Неужели я стю того, чтобы ради меня проститься с жизнью?!

Идиот! Ведь мир — это то, что дарю я. Тебе. И ты — мне. Физическая жизнь не имеет значения. Тебя и вправду не за что жалеть. Ты богата .

Двадцатая пилюля тебе. Глоток .

Точка.

Слова излишни.

Мы опускаемся на одеяло. Закрываем глаза и беремся за руки. Пытаемся почувствовать друг друга. Почувствовать, как оба вместе спокойно и сладко погружаемся туда, где уже не будет этой пустоты, суеты, поверхностности…

Голову заливает приятная тяжесть. Очень скоро. Пилюль было много. Чувствую, что настал момент. Только сейчас испытываю сущность . До этого скорее наслаждался ритуалом .

Еще пара минут сознания. И несколько часов умирания. Умирания, которое нас уже не коснется.

Опираюсь на локоть и затуманенным взглядом впиваюсь в тебя. Ты неподвижна и бледна. В сознании ли ты еще?

Наклоняюсь над твоим лицом и легонько тебя целую. Горящие губы еле заметно подрагивают, но не раскрываются. Твои зубы сжаты. Похоже, ты ничего уже не осознаешь.

Я нежно сжимаю пальцами твои щеки, чтоб раскрыть сомкнутые губы для поцелуя. Вдруг резко отвожу пальцы, отодвигаюсь от твоего лица, так и не поцеловав, оттягиваю одеяло в сторону и замираю рядом с тобой. Соображаю уже туговато. Даже тревога, впитывающаяся в мою душу, притуплена и нежна.

Еще минута, и меня не станет. А тебя?

Меня страшат твои щеки!

Сижу на кровати. Все вокруг призрачно и кошмарно. Что происходит?

Я болел…

Самоубийство…

С какой стати я жив?

Смотрю на тебя. Ты спишь еще. Твое лицо искажено болью и ужасом. По правде говоря, это даже не ты. Это крошечный коричневый теленок. Заколотый теленок, отрезанную голову которого я не сумел забыть с раннего детства. Почему-то успел полюбить это обреченное существо. Но ведь это же не его голова. Она должна быть твоей.