Анатолий Тосс - Женщина с мужчиной и снова с женщиной

— закончил свое пенное заклинание Инфант и вытер с губ подступившую творческую накипь.

Заклинание подействовало. Маня готова была броситься Инфанту на шею, просто приличия не позволяли. И даже мы с Илюхой кивали одобрительно головами.

— Ну прикол, — повторяла Илюхина девушка, которая еще недавно казалась моей.

— Это полный постмодернизм, — признал Илюха Инфантово творчество. — Полнейший и глухой! Откровенный пост… — тут Илюха заколебался на мгновение, подыскивая более емкий термин, — …ну да, модернизм, — согласился он с собой, не осмелившись, видимо, произнести емкий термин вслух.

— Да, да, — подтвердила Маня, — глубоко и энергетично. Сколько эстетики, и череда образов, особенно зайчики и велосипедисты эти. Просто все наше общество в разрезе. А про Москву как сильно! Точь-в-точь мифический Вавилон! Вы абсолютно правы, давно уже пора оторвать ей «плинтуса». Как вы все-таки цепко заметили! Вам бы, Инфант, на музыку все это положить. Потому что, может, вы не знаете, но русский рок жив.

Тут Инфант взметнул в удивлении свои густые брови, потому что про живой русский рок он не знал приблизительно ничего. Даже кто это такой.

— Энергично, это точно, — разделил я с Маней мнение.

— И про разрез общества тоже правильно. Действительно, все в полном разрезе. На многие мелкие кусочки, — согласился Илюха и тут же предложил: — Может, тебе, Инфантище, все же в Гвинею-Бисау податься, там шаманы еще, кажется, требуются. Мелкий рогатый скот ты, наверное, неплохо сможешь заговаривать.

— Почему только мелкий? Зачем себя мелким ограничивать? — возмутился Инфант, которому первые признаки славы подменили, как часто бывает, чувство реальности. И его тут же потянуло на крупный.

Впрочем, по всему было ясно, что Инфант обессилен от вышедшего поэтического заряда и не осталось в нем больше сил на натужно злобствующего БелоБородова. А тот не сдавался, глазки его все сильнее и сильнее наливались всепожирающим огнем, что не обещало ничего хорошего. Именно Инфанту не обещало.

— А чего-нибудь более консервативное, в классической традиции у тебя имеется? Что-нибудь по поводу амфибрахия или хорея? — вышел Илюха с новой идеей.

— Сам ты амхибрахий, — тут же обиделся на сомнительное слово Инфант еще и потому, что несправедливо обиженные имеют полное право своих стихов обидчикам не читать. Тем более стихов консервативных, в классической традиции.

Да и я тут за Инфанта заступился. В конце концов, он выдержал испытание, и нечестно было его еще одному подвергать. Во всяком случае, поэтическому.

— Б.Б., — предложил я Илюхе, — давай согласимся: Инфант крупный поэт, и по росту, и по весу. И вообще, по всему крупный. Ты бы про зайчиков и садистов, согласись, вот так с ходу не смог бы. Тут, старикашка, специальный улет от реального мира должен происходить. Который у Инфанта, по всему видать, имеется. А ты, Б.Б., приземленный, да и я вместе с тобой, и за Инфантовыми полетами нам с поверхности не уследить.

— Это я согласен, — легко согласился Илюха, но как-то уж неестественно легко. И по этой неестественности я сразу понял, что вскоре Инфанта ожидают новые, невиданные им доселе испытания. — Конечно, если бы он весь свой талант да способности на одну поэзию направлял, — коварно продолжил Илюха, — наверняка бы внес новое слово в изящную русскую словесность. Вернее, в не совсем русскую. Просто… — И тут мы все замерли, ожидая подлого Илюхиного поворота. — …Просто слишком много он времени на живопись тратит, — круто повернул Илюха и как-то удовлетворенно хмыкнул носом. — А еще на скульптуру.

— Как, вы, Инфант, еще и ваяете? И картины пишете?! — воскликнула Маня, которая сама, по ее же признанию, была пробующей себя художницей. — А где ваши произведения? — Она оглянулась на мрачные, голые стены.

— Они в запасниках, — нашел я самое простое пояснение, добивая последним глотком вино в стакане.

— Ага, — поддержал меня Илюха, — он их запасает.

— На зиму, — вставил зачем-то Инфант и хихикнул непроизвольно. Видимо, поэтическая жилка от него еще полностью не оторвалась.

— Ну прикол, он еще и художник, — удивилась Илюхина девушка, отпечаток тела которой еще не сошел с моей груди.

— А чем вы пишете, Инфант? — поинтересовалась Маня, которая, видимо, в технических живописных приемчиках знала толк.

Инфант потер нос и в свою очередь глотанул из стакана.

— Да чем попадется, — не нашелся он на конкретный вопрос.

— Он как Пикассо, — вспомнил я имя человека, который тоже, похоже, ничем не чурался.

— Ага, он кубист, — вспомнил за мной еще одно слово Илюха.

А вот Инфант их не вспомнил, потому как неоткуда ему было их вспоминать. Не была замутнена его память лишними графическими терминами.

— Вы правда кубист? — не верила своему счастью Маня.

— Губист, губист, — пробормотал Инфант, скромно соглашаясь. — Хотя вообще я по-разному умею.

— Их в Строгановке всему этому разному учили. Разным всевозможным течениям и направлениям. Как они теперь только не умеют… — пояснил я за скромного Инфанта.

— Ой, — еще больше разошлась Маня, — так вы, Инфант, Строгановку кончали? Я так мечтала туда пойти учиться, но меня туда папа не пустил.

— Да, — подтвердил Илюха, который радовался теперь каждому произнесенному слову, особенно своему. — Мы его за строгановское образование бефстрогановым зовем.

И, довольный, он снова заглотил вина из стакана.

— Он вообще достаточно известный художник, но только в узких кругах, — начал не на шутку расходиться Б.Б. — В очень узких, куда только с тонкими, стерильными инструментами можно пролезть. Ну, это я, конечно, инструменты познания художественных форм имею в виду. А в смысле тонкости и стерильности — на его эстетические взгляды намекаю.

Тут Илюха обвел нас всех совершенно оголтелым взглядом и пошел в решительное штурмовое пике.

— Главное, что его отличает от многих других известных художников, так это пристрастие к портретизму. Особенно он хорош в обнаженном портрете с натуры. Как найдет натуру, дорвется до нее, так все его на обнаженный портрет тянет.

— Во прикол, — раздалось сбоку от меня голосом девушки, на которой я еще недавно лежал.

— Как это «обнаженный портрет»? Я о таком никогда не слышала, — удивилась Маня, которая сама к изобразительному искусству была небезучастна и которая сама по себе знала толк в течениях.

Но Инфант ей не отвечал, он уже смекнул, что вскоре ему придется тяжко, слишком уж бойко двигалась у Илюхи мысль вдоль по живописи. Вот и молчал Инфант, готовясь к неизбежному.