Владимир Корнев - Нео-Буратино

— Только что вам звонил из «Марриотт Ройал» господин Хорн. Он ждал вас там. Вышла досадная ошибка — номер на ваше имя был заказан в другом отеле нашей системы.

— Так вот оно что! Есть еще «Марриотт»!

— Конечно, — девушка сконфузилась. — Моя сменщица вчера не догадалась позвонить в «Ройал», тогда все сразу решилось бы. Да вы не волнуйтесь: это недалеко, на Петровке, и господин Хорн сейчас за вами заедет. Очень жаль, что так вышло. Вот, кстати, не забудьте вашу анкету и расплатитесь за услуги.

Гвидон утонул в кожаном кресле и в ожидании немца стал читать анкету. Дойдя до графы «дата рождения», он хлопнул себя ладонью по лбу: «Я же от волнения вместо своего дня рождения сегодняшнее число поставил! День выписки в башке сидел! Значит, не было чуда — просто порядочный отель следует добрым традициям». Гвидону вдруг захотелось отнести торт обратно в номер, но тут из стеклянных дверей выплыл Хорн. Он вальяжно расстегивал на ходу длиннющее пальто черного кашемира, подобное какому-то средневековому плащу. Дорогой черный шарф развевался по ветру, так же как и седеющий хохолок на продолговатом черепе. «Инфернальный тип!» — подумалось актеру. Барон подошел к портье, та что-то сказала ему, а он, ни слова не говоря, протянул ей несколько купюр в валюте. Портье была удовлетворена. Сверкая глазами, Хорн сразу рассыпался в извинениях, затем перешел на деловой тон, но с губ его не сходила улыбка хитрована:

— Должен, кстати, заметить: вы неумеренны, друг мой, поэтому выпить вам не предлагаю. Документы-то не забыли от волнения? Реплику-то хоть помните?

— Конечно нет! То есть да, не забыл, конечно! — заверил Гвидон.

Отсчитывая аванс (надо сказать, весьма приличный), барон вещал:

— Сейчас я отвезу вас в «Ройал» — там все формальности уже улажены, — кстати, по дороге как раз заедем в театр, и я введу вас в курс постановки.

Гвидон мысленно улыбнулся: «Видел я ваш театр!»

— Вам останется только разместиться на новом месте, и до завтра вы свободны, но помните — в девятнадцать ноль-ноль спектакль! Вашу даму встретят в аэропорту, доставят прямо в отель — можете не волноваться.

На улице они сели в шикарный лимузин и уже через минуту были в театре. Персонал расступался перед Хорном, не обращая никакого внимания на его спутника. «Как же так?! Ведь я автор пьесы! Я написал „Паратино“!» — внутри Гвидона все кипело.

Барон заметил его состояние:

— Вас смутило, что нет анонса? Вечером будет афиша, но поверьте мне — вся культурная Москва в ожидании нашего спектакля.

Немец повел его на сцену, стал показывать декорации, объясняя:

— Я решил оформить все в духе русского авангарда двадцатых годов, в стилистике «Окон РОСТА», супрематизма Малевича. Вот видите — татлинская башня Третьего Интернационала, а каморка папы Карло, по моему замыслу, должна напоминать подвал Чека. На что, по-вашему, похож очаг?

Замороченный Гвидон только хлопал глазами.

— Напрягите воображение! — не отставал Хорн.

— Буржуйка какая-то, что ли…

Немец оживился:

— Смешное слово. Вы сказали «буржуйка»? Впервые слышу — русский язык все время преподносит сюрпризы. Но я-то задумывал очаг как паровозную топку.

Гвидон уловил смысл:

— «Наш паровоз, вперед лети?» Это как раз в духе моей пьесы!

Лимузин мгновенно оторвался от театра, потом свернул по бульвару на Петровку. Гвидон был поражен не столько видом «Ройала» — тоже московский постмодерн после евроремонта, в русском стиле с башенками по углам и красного полированного камня галереей первого этажа — сколько старинным монастырем. Гвидон успел полюбоваться древней монастырской колокольней и изображением неведомого ему святого над воротами, резаным в камне средневековым искусником. Окрыленный, он быстро заполнил анкету на «Reception», теперь уже сознательно сообщив в качестве даты рождения день премьеры (очень уж хотелось получить в этот день подарок, а в качестве места жительства квартиру на Пушкарской) — и отнес в номер вещи, попросив Хорна подождать, — тот даже предложил вернувшемуся вскоре Гвидону провезти его по Москве, но артист-драматург попросил лишь подкинуть до ЦУМа. Здесь Гвидон начал тратить аванс: купил себе дорогущие зимние ботинки. Потом он пешком добрался до отеля и переодел их, выставив в коридор старые, бутафорские. «Консьержка выбросит». Теперь душа его рвалась на прогулку, да и до приезда Зины оставалось, по его расчетам, еще пара часов. По Столешникову переулку Гвидон вышел на бывшую улицу Горького.

Тверская вдруг показалась Гвидону приветливее, а дорога короче: «И люди все прилично выглядят. Бомжей практически нет и „кислотной“ молодежи». Даже дышалось легче. На этой радостной волне Гвидон даже прогулялся до самой Манежной. Колпаки подземного универмага его не привлекли, зато сразу приглянулись увенчанные шатрами с золочеными орлами ворота: «Раньше я их здесь не видел. Наверное, восстановили давно снесенные — чудо какое!» Поравнявшись с этой диковинкой, он спросил благообразную москвичку неопределенного возраста, бившую земные поклоны, что это за «новая достопримечательность».

— Это Воскресенские ворота. Раньше вся Россия их знала, до большевиков и «Макдональдсов». А в них — Иверская часовня. Образ чудотворной Матушки Иверской Вратарницы — она Москву от всех бед и напастей веками оберегала. Вы-то, вижу, из провинции?

— Нет, — гордо возразил Гвидон. — Из Петербурга.

— Ну что там в Питере? Легче живется в культурной столице? — с явной иронией спросила богомолка.

Гвидон пожал плечами:

— Не знаю. Жить везде тяжело, если задумываться о жизни. А культура сейчас вообще в кризисе.

Тетушка закивала в знак согласия:

— Везде, верно! Сплошной кризис! А не задумываться Бог не велит… Ну, храни тебя Господь!

Гвидон поднялся по чугунной лесенке к часовне с голубым куполом в золотых звездах. С высоты купола на него строго взирал Архангел с мечом. Дверь в часовню распахнулась, и Гвидон увидел большой образ Божией Матери в окружении святых. Образ был весь увешан дарами прихожан: золотыми цепочками, крестиками, блестел драгоценными камнями. К иконе непрерывно подходили люди: женщины, дети, юноши и старики, прикладывались, крестились. «Вот еще целый мир. В „Марриотте“ чужой, на улице вроде свой, а здесь совсем особенный — иной, неземной! Может, и мне свечку поставить?» Что-то остановило Гвидона, да и часовня была заполнена народом до отказа. Другой бы подумал: грехи не пускают, но суеверный артист только перекрестился на всякий случай (уже входило в привычку) и неспешно повернул обратно в отель, а когда осенило: «Да как это я прошляпил? Ведь устами младенца глаголет истина: молись и кайся! Эх, мне бы сейчас…» — он, увы, уже стоял перед подсвеченным гостиничным порталом красного камня.