Наталия Вико - Шизофрения

— А я нарочно не предупреждала. Какой же это сюрприз, когда все известно? — заулыбалась она.

— Надолго к нам? Я квартирку вашу так под вас и держу. Никого туда не пускаю.

— Мемориальный музей там будет, — прокомментировал Зам. — Для потомков. Чтоб гордились.

— Ой, дождешься ты у меня, — с улыбкой погрозил ему пальцем Иван Фомич.

— Неужели все-таки будет повышение зарплаты? — с восторгом спросил Зам.

— Твою «зряплату» что ли повышать? Не заслужил еще пока, — все еще улыбаясь, отмахнулся начальник.

Зам неожиданно умильно заулыбался и преданным взглядом уставился на Ивана Фомича.

— Не заслужил… еще… пока… — голосом телевизионного таджика-строителя Равшана повторил он.

— А отчет за квартал готов или нет? — строго спросил Иван Фомич.

— Отщет готов… или нет… — промямлил Зам, глядя наивными глазами.

Александра рассмеялась.

— Великий артист в нем пропадает, — повернулся к ней Иван Фомич. — Куда бы мне его сдать?

— Нащальника… куда… мне… сдать… — протянул Зам, но под суровым взглядом Ивана Фомича вдруг засуетился и со словами «Намек понял, ухожу», весело помахав Александре рукой, укатил наверх в вовремя подошедшем лифте. Иван Фомич облегченно вздохнул.

— Ну, спасибо вам, Александра. Ценю! — расплылся он улыбке. — Донесли мои идеи до Алексея Викторовича, а он, я понял, — до президента, — указал пальцем вверх. — За последние месяцы по моему плану как все пошло! И рынки почистили, и номера с триколором отменили, и национальные проекты объявили, и о соотечественниках за рубежом вспомнили, и о пенсинерах и о военных, и тренера футболистам иностранного взяли, и план долгосрочный провозгласили! Еще материнский капитал, чтобы росло поголо… Тьфу! Народонаселение, — поправился он. — Глядишь, скоро министров одиозных поснимают.

— И женщин вместо них назначат, — добавила Александра.

— Женщин, говоришь…? — Иван Фомич посмотрел на нее внимательно, но уточнять не стал. — И лексику самодержавную начали вводить, — продолжил восторгаться он.

Александра глянула вопросительно.

— Ну, как же? На телевидении вот про учителей говорят, которые «получили поистине царский подарок» в виде квартир и про кремлевский полк, который «как кавалергарды».

— А народ-то как радуется! — весело подхватила Александра. — «Спасибо за то, что вы есть!» говорит.

— Хотя, конечно, выборы скоро, — заметил Иван Фомич. — Пора результаты показывать. — Он помолчал. — Да-а, нарастает державность повсюду… как океанский вал.

— Не стал бы вал девятым, — изобразила озабоченность Александра.

— Да-а, — протянул Иван Фомич и посмотрел испытующе, пытаясь понять, серьезно она говорит или шутит. — И я вот беспокоюсь, не случился бы снова культ личности, — озабоченно сказал он.

— А как же иначе, Иван Фомич? Чтобы в России… и без культа? — улыбнулась она. — Поклоняться-то кому? С нижайшими просьбами и жалобами на чиновников к кому обращаться, о справедливом суде кому челом бить?

— Выход-то на самом деле есть, — заулыбался Иван Фомич, — чтобы обвинения в раздувании культа не звучали.

— И какой же? — с интересом спросила Александра.

— В культе личности ведь кого не обвиняют? — спросил он.

— И кого ж?

— Как кого? — Иван Фомич глянул хитро. — Господа Бога, — он загнул палец, — царя-самодержца, — загнул другой, — и духовного или партийного лидера нации, — поднял указательный палец, что должно было означать — последний вариант ему ближе всего. — Потому что все вышеперечисленные в глазах народа сами по себе по изначальной природе являются носителями собственного культа. Первый и второй варианты нам, понятно, не подходят, а вот третий… — он задумался. — А, впрочем, все равно, — махнул рукой. — Лишь бы людям полегче жить стало…

Александра полулежала в шезлонге на крыше дома Гуды и смотрела в ночное небо, переливающееся россыпью подрагивающих от ночной прохлады звезд. Нашла три звезды Пояса Ориона, которые еще в прошлый приезд показал ей Онуфриенко, мысленно провела прямую линию наискосок и обнаружила Сириус — таинственный и яркий. В голову лезли не научные мысли о том, что если, и правда, души людей, как говорит Онуфриенко, уходят туда, то — сколько их сейчас смотрит на нее? А она — на них. Они — с космической высоты вечности, а она — с крыши одного из многих домов крохотной планеты, миллионы лет неутомимо вращающейся в пространстве и повторяющей свои циклы в запущенном когда-то кем-то небесном механизме. Наверное, души смотрят снисходительно. Она же, как и многие, глядящие в бесконечное звездное небо, — вопросительно и немного растерянно, забыв о высокомерном умении пользоваться пультом от телевизора, кофеваркой, стиральной машиной и банковской карточкой. И сколько глаз до нее так же вглядывались в ночное небо… И сколько еще будут вот так смотреть, задавая те же вопросы…

Напротив нее черными громадами на бархате темно-синего неба возвышались уставшие от туристической суеты пирамиды, уже укутанные пеленой сна. Александра вспомнила найденный в Интернете снимок, сделанный со спутника, на котором пирамиды выглядели четырехгранными куличиками, расположенными по прихоти древних архитекторов так же, как звезды в поясе Ориона. Зачем пирамиды построены? Нет ответа…

Люди, чтобы не забыть что-нибудь важное, завязывают на память узелочки. Стоит посмотреть на них, и, непременно вспомнишь, то, что никак нельзя забыть. Но вспомнить может только тот, кто завязал — остальным остается только гадать. Может, и наши предки поставили эти метки — словно узелки завязали? Чтобы потом, вернувшись, споткнуться о них взглядом и — что-то вспомнить? То, что нельзя было забыть… Но как узнать, что? Нет ответа…

Глава слипались, но она смотрела и смотрела в звездное небо до рези, до боли, надеясь через эту боль вспомнить что-то важное, без чего, кажется, дальше невозможно будет существовать в обыденной суете и рутине жизни нынешней…

Потом все же поднялась и отправилась в комнату укладываться спать.

Уже засыпая, вспомнила, что Онуфриенко после ужина, попыхивая ароматным дымом кальяна, вдруг, ни к кому не обращаясь, проговорил задумчиво: «Дым от кальяна щекочет третий глаз…» А потом добавил, будто разговаривая сам с собой: «Египет — жемчужина в навозе цивилизации. Подними. Отмой. Поднеси к глазам. И — сумей не ослепнуть…»

Она же посмотрела на Сашечку грустно и сочувственно, представляя то разочарование, которое ему предстоит испытать завтра…

…Во сне она летала. Как в детстве. Яростно и жадно. Словно старалась «налетать» то, что не успела. К ней тянулись чьи-то руки, пытаясь схватить, остановить, помешать, но это было не-воз-мож-но. Как невозможно схватить и удержать мысль. Она летала над плато Гиза — над пирамидами и Сфинксом и смеялась от счастья. От ощущения бесконечного счастья, которое и подняло ее вверх…