Яков Шехтер - Любовь и СМЕРШ (сборник)

Поначалу все шло своим чередом: Яцек растопил печку и молча устроился на табуретке. Я, тоже молча, уткнулся в книгу. Читать, правда, не получалось — смысл слов и сокращений приходилось буквально вытаскивать из памяти, хотя еще вчера они выпархивали оттуда, словно голуби из голубятни. Яцек никак не решался начать разговор, и я бросил ниточку.

— Ты в первый раз в этом подполе? — спросил я, демонстративно закрыв книгу.

Яцек только того и ждал.

— Зимой сорок второго года, еще до уничтожения гетто немцы развесили на улицах объявление с портретом. Разыскивалась опасная преступница — террористка по кличке «ведьма». Тому, кто сообщит, где она скрывается, обещали огромную сумму. Но с фотографии смотрело лицо совсем юной девушки, еще девчонки. Лицо было мне знакомо; покопавшись в памяти, я понял, что эта девушка иногда появляется в районе синагоги. Я стал присматриваться и вскоре встретил ее на улице. Узнать ее оказалось непросто, косынка скрывала половину лица, но я узнал. Ведьма прошла мимо синагоги в сторону рынка. Я осторожно пошел вслед за ней. Сделав крюк, она вернулась, спустившись почти до бывшей библиотеки Страшуна, и, развернувшись, снова пошла к рынку. Шла она не спеша, и каждый круг занимал около часа. Судя по всему, ведьма кого-то поджидала или просто тянула время. Стемнело, я брел за ней на приличном расстоянии и, когда она вдруг метнулась во двор синагоги, не успел сообразить, как поступить. Осторожно приблизившись, я увидел, что дворик пуст! Но на улицу она не выходила, значит, у ведьмы есть ключ. В здании было темно, я подергал дверь — заперто. Ключ можно было принести из дому, место, куда отец прятал его, мне было известно, но войти в синагогу я не решился.

Через час пришел отец и я, сочинив какую-то причину, потащил его в синагогу. Там никого не оказалось, видимо, за это время «ведьма» успела уйти. Но что она искала в пустом здании: старые книги, сломанные стулья? Я терялся в догадках.

Второй раз я встретил ее через неделю. Одета «ведьма» была в ту же одежку — потертое пальто поверх линялого голубого платья, грубые мужские ботинки и косынка во всю голову. История повторилась: дождавшись темноты, террористка скрылась в синагоге.

В это время тяжело заболела моя сестра. Да, да — тогда у меня еще была сестра. Я даже не знаю толком, о какой болезни шла речь, наверное, сегодня она называется по-другому. Нужна была срочная операция, но за нее нужно было платить, и платить очень много. Сестренка угасала с каждым днем, а по ночам плакала от постоянных болей. Отец кормил ее хлебом, вымоченным в водке и к утру она забывалась. После пробуждения ее рвало, и все начиналось с самого начала. И тогда я решился на страшный поступок. Я никому не рассказывал об этом, тебе первому.

Яцек замолчал. Печка слегка потрескивала, волны уюта и тепла заливали комнату.

— Через два двора, в новом доме квартировал офицер гестапо. Я подкараулил его на улице и рассказал, где можно найти «ведьму». Через два дня возле синагоги раздались выстрелы, потом начался обыск. «Ведьму» опознали, она бросилась наутек, немцы открыли огонь. Она забежала во двор синагоги и пропала. Гестапо перерыло весь квартал, но так ничего не нашли. Больше она не появлялась на нашей улице.

К офицеру я все равно пошел, он потрепал меня по щеке и дал шоколадку. Услышав про деньги, усмехнулся и отрицательно покачал головой. Я настаивал, тогда он нахмурился и похлопал рукой по кобуре.

Шоколадку я отнес сестренке. Она так обрадовалась: долго рассматривала красивую обертку, шуршала фольгой, принюхивалась. Потом откусила несколько долек и, радостно улыбаясь, съела. Оставшуюся часть шоколадки аккуратно спрятала под подушкой.

Через час у нее началась рвота, судороги, лицо почернело, язык вывалился наружу. Она умерла в страшных мучениях: шоколадка, которую мне подарил офицер, была отравлена.

Яцек снова замолчал. Молчал и я. Слова были не нужны, любое из них казалось избыточным, под его тяжестью хрупкая крыша тишины могла обвалиться, похоронив нас обоих.

— После войны я расспрашивал уцелевших партизан о «ведьме». Синагога тогда была чем-то вроде клуба, в ней искали родственников, наводили справки, оставляли записки.

Про «ведьму» слышали многие, так называли связную Абы Ковнера, командира объединенного командования гетто. Звали ее Эда, фамилию никто не знал. Зимой сорок второго года она исчезла, не вернулась с задания. Все были уверены, что Эда попалась, выдал кто-нибудь из бывших соседей или опознали по фотографии: плакаты о розыске были расклеены по всему Вильнюсу. Теперь мы знаем, куда она пропала.

— Но как она возвращалась в гетто? — спросил я, — проход-то завален.

— Завал, как видно, возник позже, когда немцы взрывали гетто, — Яцек приоткрыл печку и заглянул вовнутрь. Несколько минут он, не отрываясь, смотрел в огонь, потом осторожно прикрыл дверцу и взглянул на меня. В его зрачках еще полыхало пламя.

— Наверное, ее ранили, она успела забежать в подвал, но дойти до гетто уже не смогла. Очень тебя прошу, никому не рассказывай, пусть этот ход останется ее склепом. Очень тебя прошу, очень!

Я пообещал. Тогда Яцек привстал с табуретки, и, бросив быстрый взгляд на портрет Хаим-Ойзера, упал на колени.

— Ты теперь тут главный, больше спрашивать не у кого. Научи, как искупить, что сделать. Поищи в книгах, твой бог поможет найти ответ.

Он замолк, пожирая меня глазами. В комнате надолго воцарилась тишина. В уголках полуоткрытого рта Яцека поблескивали капельки слюны…

С тех пор прошло много лет, я давно живу в другой стране и не знаю, продолжает ли Яцек таскать по улицам Вильнюса бремя своей вины. И эта история, мне так хочется рассказать ее сейчас, на террасе перед кладбищем каббалистов, откуда броском открывается огромное светящееся пространство утра, убегающее к Кинерету. Но я не верный свидетель и не знаменитый раввин. Я даже не тот, кто понимает. Мой удел внимать и восхищаться, восхищаться и внимать. И с годами я все больше прихожу к выводу, что самая стоящая вещь на свете — это неопределенность.

— А вы знаете, работайчики, как Любавичский Ребе убил Сталина? — нарушил тишину Ури. — Замахнем еще по какаве с булочкой, я расскажу.

— Замахнем, — согласился Велвл. — Эди, ты будешь?

— Проверю автобус и замахну, — согласился Азулай. — До сбора группы еще полтора часа, отчего не послушать образованных людей.

— Я принесу, — Велвл собрал тарелки и пошел к окошку за новой порцией снеди.

За два перехода дошел Навузардан от границы до стен Святого города. Второй стеной из блестящих щитов окружили вавилоняне Иерусалим.

Утром двадцать третьего июня они пронеслись сквозь местечко на запыленных мотоциклах, посверкивая круглыми стеклами очков. Уже на выезде пулеметчик, сидевший в коляске последнего мотоцикла, аккуратно тронул приклад, и школьный учитель Захария осел на землю, теряя привычную строгость осанки.