Яков Шехтер - Любовь и СМЕРШ (сборник)

«К реальности все эти обидные прозвища никакого отношения не имеют, — думал Шая, прикрывая лицо от колючих синтетических прядей дешевого парика. — Разве я бездельник? И кого я убивал?»

Про сквалыгу Шая даже не думал, это слово, начисто отсутствовавшее в его словаре, незаметной птичкой скользнуло мимо ушей.

Раскрасневшаяся Раиса ушла в спальню и демонстративно заперла дверь на ключ.

— Успокоится, отопрется, — решил Шая, и пошел умываться.

Спустя час Раиса действительно успокоилась и отперла дверь. Но вечером выяснилось, что она убрала и спрятала все предметы столового набора, включая самую маленькую ложечку. Поначалу Шая не сильно горевал, ведь его аппетит за долгие годы супружеской жизни, стал более чем умеренным. Но время шло, а вместе с ним росла и надобность. Попытки Шаи восстановить хрупкий мир, вызывали у Раисы только злобное фырканье. Она ждала полного распластания мужа перед светлым образом ее мамы, а вот к этому-то Шая пока не был готов.

Спустя неделю или две, обсуждая с реб Мойше список товаров на следующий месяц, Шая вдруг остановился посреди длинной деловой фразы, помолчал пару секунд и спросил:

— Вот теща, например. Как иудаизм относится к теще?

— Почему, например? — уточнил реб Мойше.

— Ну-у-у, — смутился Шая. — Это так, для связки слов. Можно и без например. Расскажите мне о еврейской теще и ее роли в формировании семьи.

Реб Мойше улыбнулся.

— Теща, это, между прочим, мать вашей жены. Без нее жена не появилась бы на свет, а значит, никакой семьи бы и не возникло. Так что роль у тещи самая, что ни на есть, первостепенная.

Шая кивнул. Железная логика, ничего не попишешь. А пописать хотелось многое, ох, как многое. Он уже собрался открыть рот, дабы посвятить собеседника в некоторые, особенно живописные подробности из его совместного с Риммой Исаковной существования, но реб Мойше продолжил.

— Тора обязывает мужа любить жену, как самого себя. А любовь, как известно, замешана на благодарности. Как же не быть благодарным той, кто подарила вам самое дорогое существо на свете?

— Дорогое… — мысленно протянул Шая. — Да, Раиса обходится мне совсем недешево.

— Заповедь почитания отца и матери, — продолжал тем временем реб Мойше, — распространяется и на родителей жены. Поэтому к теще иудаизм испытывает самые теплые и почтительные чувства.

— Но как можно любить по обязанности! — вскричал Шая. — Не есть свинину — это хоть понять можно. Хочешь, аж слюнки текут, а не ешь. Или по субботам, — тут он опасливо покосился на реб Мойше, — умираешь, как на пляж охота, а сидишь дома. Но как заставить себя любить тещу!?

— Мы любим того, в кого вкладываем заботу, время, или деньги. Сначала любим себя в них, ту частицу нашей жизни, которую посвятили этому человеку. А потом, со временем, начинаем любить и самого человека. Вот вы попробуйте сделать что-нибудь для родителей вашей жены. Раз, другой, третий. На десятый вдруг почувствуете, как ваше отношение к ним изменилось. А на пятидесятый сердце само подвинется, потеплеет.

— На пятидесятый……. — угрюмо произнес Шая. — Это ж надо столько прожить……

— А вы торопитесь делать добро, — сказал реб Мойше — тогда и время быстрее потечет.

Вернувшись домой, Шая долго сидел перед телевизором, тупо разглядывая мечущиеся па экрану изображения. Раиса сердито возилась на кухне, крышки кастрюлей громыхали, словно раскаты грома. Надвигалась гроза. Но не успели первые капли ливня брызнуть из глаз жены, как Шая выбравшись из кресла, спросил, небрежно облокотившись о дверной косяк.

— Слушай, Райка, а почему бы нам завтра вечером не смотаться к твоим родителям. Посидим, чаю выпьем. Я новое печенье завез, возьмем коробочку.

— Иди ты со своими штучками, — Раиса недоверчиво посмотрела на Шаю.

— Никаких штучек, я вполне серьезно. Ты давно маму не видела, да и я, — он проглотил комок, — соскучился.

— Соскучился?!

— Ну, мы ж столько лет вместе прожили. Да и вообще, семья. Если я тебя люблю, то значит и маму твою тоже.

Рот у Раисы слегка приоткрылся. Когда-то она мечтала услышать от мужа нечто подобное. Потом надежды умерли, и на могильном холмике выросли заросли злого, колючего бурьяна.

— Ты не болен часом? — спросила она, прикладывая ладонь к Шаиному лбу. Движение, еще три минуты назад казавшееся невозможным, сломало в Шаином сердце какую-то перегородочку. Он взялся пальцами за запястье жены, и осторожно приподняв ее ладонь, приложил к губам.

Ночью, после того как Райка собственноручно переложила в прикроватную тумбочку весь столовый набор, и сладко посапывая, устроилась к нему под бочок, Шаю посетило тихое блаженство. На какую-то минуту ему стало хорошо, просто хорошо, без всяких «но» и «почему». Опускаясь в мягкую пучину сна, он еще раз вспомнил советы реб Мойше, и еще раз подивился своей мудрости, позволившей эти советы принять и воплотить.

— Есть, есть что-то полезное и в иудаизме, — подумал Шая, обнял мягкие плечи жены и погрузился в сон.

Когда заревела сирена, Шая Райсер вытянулся по стойке «смирно» и замер в благочестивом молчании. Сонм высоких и строгих мыслей закружился в его голове.

«Вместе со мной, — думал Шая, — стоит сейчас весь еврейский народ Израиля. Сбились с трудового ритма фабрики и заводы, прервали свой бег автобусы, застыли на маневрах танки, моряки отключили двигатели сторожевых катеров. Страна вспоминает Катастрофу, страна скорбит о погибших и замученных».

Чувство причастности и единства, ранее неведомое Шае, обдало его горячей волной восторга, он еще строже вытянул руки по швам и, с трудом удерживая слезы, стал размышлять о справедливости и смысле жизни.

Через открытую дверь магазина Шая видел противоположную сторону улицы, относящуюся к Бней-Браку. К его величайшему негодованию, там все осталось по-прежнему. Мужчины в черных костюмах и шляпах, женщины в париках и длинных платьях, продолжали спешить по своим делам, не обращая ни малейшего внимания на вой сирены.

— Вот, гады! — рассердился Шая, — плюют они на еврейский народ и его обычаи!

Мысли немедленно сбились с высокого настроя, и дрожь любви сменил холодный обморок злобы. Сирена еще продолжала звучать, когда в магазин зашел покупатель, стандартный «дос» в черной шляпе и с молодой курчавой бородкой. Глубоко вдохнув, словно ныряльщик перед погружением, Шая начал было произносить разные слова по поводу и от сердца, но вдруг узнал в «досе» своего племянника Моти. Звали его, вообще-то Матвеем, но, приехав в Израиль, он рехнулся на почве тяжелой абсорбции и пошел учиться в «черную» харидействующую ешиву.

— Что же ты делаешь, щенок!? — гневно прошипел Шая, не замечая протянутой руки племянника. — Ведь это и по твоему прадедушке Хаиму и прабабушке Гитл кричит сирена. А ну, встань, как положено!